Подробно встреча Сан-Мартина с Боливаром в Гуаякиле в июле 1822 года описана в 14-й главе книги. Когда Сан-Мартин вернулся из Гуаякиля, почти через год после его первого вступления в Лиму, ему пришлось председательствовать на первом представительном конгрессе страны. На нем он поразил своих оппонентов — тех самых, что говорили, будто он якобы собирается провозгласить себя королем Перу, — заявлением об отречении: «Когда я возвращаю регалии Верховного правителя Перу, то следую велению долга и зову моего сердца… Сегодня, отказываясь от власти, я молю Всевышнего о мудрости, просвещенности и осторожности, которая необходима для счастья тех, кем вы будете править. С этого момента учреждается Суверенный конгресс и народ обретает власть во всех ее проявлениях».
Новость была встречена с недоверием, многие предполагали, что это всего лишь тактический ход. Конгресс попытался переубедить его, ему присвоили звание генерал-полковника вооруженных сил Перу с годовым жалованьем в двенадцать тысяч песо и воздавали почести как отцу перуанской свободы. Сан-Мартин все это отклонил и вернулся на свою виллу Ла-Магдалена в пригороде Лимы. В письме конгрессу он так разъяснил свою позицию:
«Я присутствовал на провозглашении независимости государств Чили и Перу; я владею штандартом, который Писарро привез с собой, когда покорил Империю инков; таким образом я более чем вознагражден за десять лет революции и войны. Мои обещания народам, на землях которых я воевал, выполнены: они обрели независимость, и им дана возможность избирать правительство по собственной воле. Присутствие солдата удачи, каким бы бескорыстным он ни был, всегда будет выглядеть угрозой для вновь образованных государств.
И кроме того, мне надоело слышать, что я пытаюсь возвести на трон самого себя. Я всегда готов на любые жертвы ради свободы страны, но только как частное лицо, и не больше. Что же касается моего поведения среди людей, мнения моих соотечественников (как это обычно бывает) разделятся; лишь их сыновья вынесут верный вердикт».
О действительной причине своего ухода он сказал своему первому помощнику полковнику Гидо:
«Существует гораздо большее препятствие, которое я смог бы преодолеть лишь ценой судьбы страны и моей репутации: Боливар и я не сможем быть в Перу одновременно. Я проник в его мысли и понял его раздражение, ибо по окончании войны вся слава могла бы достаться мне. Он любой ценой постарается войти в Перу. И возможно, мне не удалось бы избежать конфликта, который вызвал бы скандал во всем мире, а это пошло бы на пользу только врагу. На это я не пойду никогда! Пусть Боливар приходит в Перу, и если ему удастся сохранить то, чего мы добились, я буду счастлив, потому что Америка от этого только выиграет. Не бывать тому, чтобы Сан-Мартин доставил хотя бы день радости испанцам!»
В ночь на 20 сентября 1822 года одетый в черное штатское платье Сан-Мартин поднялся на борт бригантины «Бельграно» в порту Кальяо.
Плавание на юг по Тихому океану продлилось месяц. В Вальпараисо его встречал генерал Прието, помощник О’Хиггинса. Но его враги уже кружили над ним, словно хищники над падалью: в Чили поговаривали, что он покинул Перу, поскольку не смог удовлетворить свои амбиции и стать императором; говорили также, что ему не хватило смелости воевать с испанцами в горах, что взбунтовались его офицеры и что он увез всю перуанскую казну.
Кокрейн к тому времени вернулся в Чили. Он стал близким другом Марии Грэхем, умной и образованной вдовы морского офицера, приезжавшей в Вальпараисо весной 1822 года. Она была настроена, естественно, не в пользу адмирала, однако ее описание вернувшегося Сан-Мартина оказалось не лишено симпатии: она встретила «очень высокого привлекательного мужчину в черном одеянии. (Его) глаза обладали особенностью, которую до того я видела только однажды… (они) черные и красивые, но в то же время беспокойные и проникнуты тревогой; они только мгновение пристально смотрят на тебя, но за это мгновение успевают сказать тебе все… Он был чрезвычайно обходителен; его речь, как и его манеры, казалась мне полной грации, и теперь я верю тому, что много раз слышала о нем: мало кто может превзойти его в танце».
Сан-Мартин пробыл в Чили два месяца, много болел, но, несмотря на это, в шестой, и последний, раз пересек Анды на муле. В январе 1823 года он добрался до своей скромной фермы в окрестностях Мендосы, где мечтал пожить в уединении. Здесь его застали письма из Перу — его вновь умоляли вернуться. Рива Агуэро, который так много сделал, чтобы подорвать его власть и довести до падения Монтеагуадо, писал, что это было его долгом. В свете вероломства Рива Агуэро это послание привело Сан-Мартина в ярость.
Более важное известие — его любимая жена тяжко заболела. В 1819 году он отправил ее из Мендосы в Буэнос-Айрес, поскольку, как заявили доктора, «если она останется в Мендосе, то долго не протянет». Он стремился в Буэнос-Айрес, чтобы увидеть ее — попрощаться, как писала она, — но дорога была еще опасна: к нему неоднозначно относились в Аргентине, а может, даже считали преступником, поскольку он увел с собой войска и использовал их в собственных целях. Сан-Мартина предупредили, что «отряды партизан ждут на пути, чтобы схватить его, как гнусного злодея». Жена его умерла 12 августа 1823 года — ей было всего двадцать шесть лет.
В октябре губернатор провинции Санта-Фе, не зная, что Сан-Мартин страдает и сломлен несчастьями, написал ему, что он именно тот человек, который должен восстановить порядок в Аргентине.
Следующий месяц ушел на путешествие через пустынную, безжизненную пампу Центральной Аргентины. Никто на него не напал, не арестовал. Несколько месяцев он провел в Буэнос-Айресе, поставил надгробие на могиле жены — «Здесь покоится Ремедиос, обожаемая жена и подруга генерала Сан-Мартина» — и поссорился с овдовевшей тещей, которая, по его мнению, слишком баловала Мерседес — его дочь.
Желая дать девочке хорошее образование, он уехал вместе с ней во Францию, но местные власти, считая его врагом Испании, не разрешили высадиться на берег. Тогда он отправился в Англию, пробыл там несколько месяцев, а затем осел в Бельгии, которая показалась ему «свободной и дешевой для жизни» страной. Инфляция в Аргентине резко уменьшила стоимость его авуаров там, а поступления из Перу были весьма нерегулярными: ему едва хватало на жизнь. Он души не чаял в своей дочери. С присущей ему систематичностью он составил одиннадцать правил для нее, которые в первую очередь характеризуют его самого:
1. Воспитать ее доброй и человечной, чуткой даже по отношению к безобидным насекомым. Стерн
[9] однажды сказал мухе, открывая ей окно: «Улетай, бедное существо, мир достаточно велик для нас обоих».
2. Воспитать в ней любовь к правде и ненависть ко лжи.
3. Внушить ей уверенность в свои силы и дружелюбное, но всегда уважительное отношение к окружающим.
4. Поощрять в ней милосердие к бедным.
5. Уважать чужую собственность.
