В 1795 году Джордж Ванкувер, возвращаясь домой после своего знаменитого путешествия по Тихоокеанскому побережью Северной Америки, был сердечно принят О’Хиггинсом, который обрадовался встрече с цивилизованным англичанином. Ванкувер оставил свои впечатления о примитивных методах, использовавшихся во время строительства дороги между Сантьяго и главным чилийским портом Вальпараисо:
«Человек пятьдесят работали обыкновенными кирками и лопатами. Для переноски грунта с более высокой стороны дороги на более низкую использовали не тачки, а шкуру быка. Ее расстилали на земле и кидали на нее грунт. Когда на шкуру насыпали достаточное количество грунта, двое мужчин соединяли ее концы и тащили на более низкую сторону дороги. Там они ссыпали грунт таким образом, чтобы по ширине дороги образовывался пологий склон. Грунт ссыпали также с обрыва вниз к основанию холма… Более низкая сторона дороги, резко обрывавшаяся вниз, не была защищена ни насыпью, ни деревянными перилами. Как мы поняли, в этом месте даже не предполагалось никакой ограды. Отсутствие ее придавало этому месту незаконченный вид и делало его совсем незащищенным, вернее сказать, чрезвычайно опасным».
Ванкуверу и членам его команды любезность капитан-генерала пришлась по душе. «Характер Его Превосходительства, его внимание к иностранцам, его отеческая забота и постоянная обеспокоенность нуждами своих соотечественников были постоянной темой наших бесед», — писал Ванкувер. Но состояние дворца, в котором жил Хиггинс, привело их в отчаяние. Кровати можно было назвать «сносными, но наши апартаменты были настолько грязны, что мы не могли сдержать отвращения. На полах были мусор и отбросы. Метлами в Сантьяго не пользовались. Чтобы облегчить существование, мы опрыскивали пыль водой. Слой пыли в комнатах офицеров был таким толстым, что для уборки нужна была лопата, а не щетка».
Грязный дворец О’Хиггинса вовсе не соответствовал его «знатному» происхождению, но ни у кого не возникло вопросов при его назначении Мануэлем Годоем в 1795 году на пост наместника Перу — самый важный пост в Испанской империи.
ГЛАВА 22 ОТЕЦ И СЫН
Пост наместника в вице-королевстве Перу — выдающееся достижение для человека, чья карьера на службе Испанской империи началась в сорок лет. Хотя ни Новая Гранада, ни Буэнос-Айрес, ни Чили, где Хиггинс преуспел на посту капитан-генерала, соперничая со своим врагом — креольским аристократом маркизом де Авилесом, не контролировались из Перу, эта страна оставалась жемчужиной в короне Испанской империи. О’Хиггинс управлял шестидесятитысичным населением столицы и миллионным населением страны из своей приемной, в которой стояло огромное, похожее на трон кресло под красным балдахином. В Зале наместников висели портреты предшественников О’Хиггинса.
О’Хиггинс не одобрял многое из того, что видел на улицах Лимы. Это был город, погрязший в праздности, жирующей на доходах от серебряных копей, расположенных в близлежащих горах. Его жители увлекались азартными играми и распутничали, в то время как огромные массы обнищавших индейцев едва сводили концы с концами.
Даже в семьдесят пять лет О’Хиггинс не отказался от своих реформаторских устремлений. Он выпустил свирепый «бандо» — декрет о правильном управлении. Он также заявил о своем намерении построить высокогорную дорогу между Лимой и Куско. Этот проект пережил его самого. Даже сейчас это не просто трасса. Горная дорога, соединившая Лиму и порт Кальяо, была успешно завершена в начале 1799 года.
В отличие от епископа Консепсьона архиепископ Лимы был человеком под стать О’Хиггинсу. Он разделял его строгие взгляды, поэтому церковь и государство в городе сосуществовали вполне гармонично. В Лиме было двадцать два мужских монастыря, четырнадцать женских и множество церквей.
О’Хиггинс делал все, что было в его силах, но беспокойство не оставляло его. Испания и Англия вновь находились в состоянии войны, а у О’Хиггинса был всего лишь один фрегат и несколько военных кораблей для защиты Кальяо. Он готовил свою армию и милицию к предполагаемой высадке англичан на побережье, торопил Годоя отменить льготы, предоставленные английским китобойным судам, и объявил о том, что контрабандистов будут линчевать прямо на берегу «без сожаления и пощады».
О’Хиггинс тосковал по ставшей ему родной стране Чили. Там он провел самые счастливые дни. Он назначил одного из своих молодых друзей, Хуана Маккенну, губернатором опустошенной колонии Осорно, которую сам возродил. Задыхаясь в безнравственной атмосфере Лимы, один из самых могущественных людей в Латинской Америке мечтал о чистом, бодрящем воздухе Осорно и хотел вернуться туда. Когда король произвел О’Хиггинса в маркизы, он включил это название в свой титул.
Затем появилась еще большая опасность, чем британский флот: революционеры, воспитанные в Англии ненавистным Франсиско Мирандой, объявили о свержении Испанской империи. Последний роковой удар настиг наместника вскоре после его восьмидесятилетия. Один из шпионов, следивший за конспиративной деятельностью Миранды, доложил в Мадриде, что среди заговорщиков был Бернардо Рикельме — незаконнорожденный сын О’Хиггинса.
Бернардо вернулся обратно в Испанию летом 1799 года. Его попечитель Николас де Ла Крус, ставший одним из самых богатых купцов Кадиса, поселил его в комнате прислуги и дал неоплачиваемую должность клерка. Такую же должность пятьдесят лет назад в этом же городе получил его отец.
Бернардо мечтал о карьере военно-морского офицера, но его кандидатура была отклонена, так как он был внебрачным ребенком. «Моя кровь закипает от зависти, когда я вижу, как много молодых людей отправляется воевать. Это принесет им либо почетную должность на службе своей стране, либо славную смерть». Он жаловался отцу: «Все мои соотечественники получают письма от своих родителей. Когда я вижу это, меня охватывает ревность, ведь я, бедный, не получил ни одного письма». Однако каменное сердце его отца в Лиме его слова не тронули. Бернардо решил положить конец своему нищенскому существованию и при первой же возможности вернуться в Южную Америку. Но британцы блокировали Кадис. Наконец он сел на торговое судно, шедшее в составе конвоя. О том, что произошло в дальнейшем, Бернардо подробно рассказал в письме отцу:
«В семь часов утра, когда я крепко спал, меня разбудили и сказали, что на горизонте появились паруса. Я даже не успел одеться, как прогремел пушечный залп. Снаряд пролетел над главной мачтой, но не причинил ей особого вреда. Мы поняли, что это английский корабль, и прибавили ходу. Но это нам не помогло. Меньше чем через десять минут английский фрегат и два корабля с семьюдесятью четырьмя орудиями на борту устремились прямо на нас. Нам угрожала большая опасность. Наш корабль попытался уклониться от огня, который они открыли с фрегата и двух кораблей. Мы приготовились лечь в дрейф, чтобы окончательно выяснить, чьи корабли напали на нас — английские или испанские. Сорокашестиорудийный фрегат затем подошел к нам с наветренной стороны, а два семидесятичетырехорудийных корабля — с правого борта. Они находились от нас на расстоянии выстрела из ружья. В темноте мы не могли увидеть, какой флаг на кораблях, и не могли показать свой флаг. С фрегата нас окликнули по-английски. Я взял рупор и ответил им. Они предложили нам сдаться. Говорили, что в противном случае потопят нас, ну, и всякое такое. Пока длились переговоры, они время от времени стреляли по нашему кораблю. Никто из наших моряков не вышел на шканцы. Все прятались внизу. Капитан и я были единственными членами экипажа, вступившими в переговоры.
