– Да насрать, что она чувствует, – прошипел Пит.
Не обращая на него ни малейшего внимания, Надин продолжала:
– Почему она выжила? Она ведь должна была погибнуть – что ее сохранило, знаете? Ненависть. Она ненавидит, и эта ненависть продляет ее жизнь. Более того, – эта ненависть с кровью передалась и ее детям, и если вы останетесь живы – не завидую я вам, когда они вырастут, а в том, что они вырастут, я не сомневаюсь.
– И что ты предлагаешь? – спросил Ойген на удивление серьезно. Словно перед ним была не маленькая девочка, а, как минимум, взрослая. Если не сам Лорд.
– Остановить ее мучения, – ответила девочка. – Вы и так взяли у нее все, что могли, зачем мучить ее еще больше? Дайте ей спокойно умереть!
– Что-то незаметно, чтобы она умирала, – заметил Пит, а Ойген добавил: – все ее жизненные показатели в норме. Такое впечатление, что у нее внутри атомный реактор.
– Да, – кивнула Надин. – Именно так, атомный реактор по имени ненависть. И пока он не устроил вам местную Фукусиму, его надо остановить.
– Как? – спросил Ойген. – Убить-то ее ничего не стоит, но ведь Лорд строго-настрого это запретил, разве ты не знаешь?
– Отец? – на лице девочки появилась болезненная улыбка. – А где он? Вы его видите? Я скажу вам, где он – сношает вашу с Питом шлюху Эдит. И ему нет дела до того, кто умрет этой ночью, ясно? Во всяком случае, мне до этого дела нет. Я намерена дать этой женщине покой, хотите – попробуйте меня остановить.
– Да мне как-то по хер, – заметил Пит. – Только скажи… скажите мне, Леди Н., вы когда-нибудь кого-нибудь убивали? Не в фантазиях, наяву? Потому что это не так просто, как кажется.
– Вы посмотрите, – криво улыбнулась девочка. – Не знала, что ты способен на столь продолжительную и связную речь. Ты меня удивил, потому отвечу честно. Не убивала. Но надо же с чего-то начинать, правильно?
– Я умываю руки, – заметил Ойген. – А ты, Пит, когда-нибудь договоришься.
– Не учи отца, и баста, – фыркнул Пит. – Тоже мне, моралист. Ну что ж, Леди Н., вперед. Она твоя. Если че, Лорду так и скажем – ваша маленькая звездочка изволила сделать это собственноручно.
– Ты меня удивляешь, – улыбнулась Надин. – «Изволила»… продолжай в том же духе, и у тебя появится шанс когда-нибудь поразвлечься и со мной. Я получше Эдит, к тому же красивее и моложе.
– Подрасти чуток, – буркнул Пит. Девочка же, больше не обращая на него ни малейшего внимания, подошла к изголовью кушетки и почти ласково убрала прядь волос с уха лежавшей на ней женщины.
– Я знаю, – сказала Надин. – С тобой поступили плохо. Хуже всего, что тебя предали. Но ведь ты сама выбрала такой путь, правда? Мне жаль тебя, но я не могу вернуть тебе руки и ноги. Я могу лишь прекратить твои мучения. Хочешь? Или продолжишь безнадежную борьбу?
Женщина, понятное дело, не ответила, вернее, я не услышала ответа. В отличие от Надин. Та сбросила простыню с верхней части тела женщины, обнажив красивую грудь и культи рук, выглядящие так, словно они были из оплавившегося пластика. Наверно, более впечатлительный человек от этого зрелища, как минимум, почувствовал бы тошноту, но и я, да и все присутствующие, наверно, были людьми крепкими.
– У тебя красивая грудь, – сказала Надин, проводя пальцами по соску с левой стороны. – И чувствительная. Знаешь, я бы отдала всех этих оболтусов на растерзание, лишь бы они не делали это с тобой. Увы, теперь я могу только убить тебя. Ну что же… прощай!
Пока она это говорила, ее руку стало окутывать красноватое сияние, и там, где оно касалось тела женщины, тело становилось прозрачным. Вскоре прозрачной стала вся грудная клетка женщины – я видела ровно сокращающееся сердце, казавшееся таким сильным, видела, как его сжимает сердечная мышца.
А потом это сокращение прекратилось, и сияние стало гаснуть. Я посмотрела на Надин. Она закусила губу, сейчас ее лицо казалось совсем детским… и у нее по щекам катились слезы.
– А с этими что делать? – не обращая ни малейшего внимания на манипуляции Надин, спросил Пит.
– Ты дурак, что ли? – раздраженно ответил Ойген. – Альф отдадим на усыновление, у нас как раз пара забавных клиентов нарисовалась, из тех, кто нам баб из Африки возит. Щенок останется под наблюдением – пусть за ним Горо присматривает, надо же пацану учиться.
– А девка – бета? – спросил Пит. – Ее тоже под наблюдение?
– Еще чего! – заржал Ойген. – Девку Лорд велел отдать Ас Суаду. Его баба хочет ребенка, но себя калечить не собирается. Вот и отдадим ему эту беляночку с сюрпризом. Надеюсь, когда она вырастет, устроит им вырванные годы. Двойная цепь, понимаешь…
– Ну тебя на фиг, – пожал плечами Пит. – Между прочим, с тем работал я. И, честно говоря, больше не хочу… чудовище.
Голоса компании становились глуше, картинка размытее… на секунду мне показалось, что я опять проваливаюсь в небытие. Потом внезапно я увидела.
Увидела Призрака и Джинна, испуганно ломящегося в закрытую дверь. Увидела врезавшегося в стенку Цезаря и лежащего в пруду под пылающим небом Фредди. Увидела бледного Бракиэля и вцепившуюся в него побелевшими пальцами перепуганную Надин. Увидела лежащих на полу почему-то обнаженных девочек – в руках у Дарии был мой брелок, Арвен…
А потом я открыла глаза и увидела белый потолок. Потолок ходил ходуном!
Призрак
Когда-то давно дядя спросил меня, чего бы я хотел в жизни больше всего.
Мне исполнилось лет пять – семь, я был piccoli stronzo, бегал в голотеатр смотреть «Ангелы зла», «Криминальный роман» и другую киноклассику с крутыми парнями, вертевшими сбирячью шоблу ten’cazzo, и хотел, конечно, стать на них похожим. Наверно, нет на Сицилии ни одного пацана, который не мечтал бы стать похожим на Валанцаску. Наверно…
– Я бы хотел никогда ничего не бояться, – признался я… и получил затрещину, попутно узнав, что я – тупоголовый. На резонный вопрос: che cazza? – дядька ответил, и ответил серьезно:
– Ничего не боятся только памятники и трупы. Страх необходим человеку, так же, как боль, как чувство отчаяния и бессилия. Ты думаешь, Бог зря нам все это засунул в базовую комплектацию? Страх, figlio mio, это сигнал, тревожный сигнал, как сирена сбирячьего говновоза. Когда ты слышишь сирену, ты либо рвешь когти, либо готовишься рвать чужие глотки, сечешь? Так и со страхом, stronzo: если тебе страшно, ты должен собраться, чтобы справиться с тем, что тебя пугает.
Я был хоть и мелкий, но не по годам сметливый, и все, что тер мне дядька, включая полную чешую, мотал на ус. С тех пор я перестал стыдиться своего страха. Нет, я никогда его, по мере возможности, не выказывал, но и не давил. Страх, как ни странно, стал мне другом, советчиком, и когда он был рядом, я знал – надо что-то делать!
Но…
Такого страха я не испытывал еще никогда. В этом страхе было что-то… сверхъестественное, наверно. Не просто страх, но страх, лишающий надежды. Когда тебя обложила стая сбиров или чужая банда, ты добыча, но добыча может бежать, может отбиваться… а для этой твари мы были не добычей, мы являлись едой. Мы не были дичью, мы были приготовленным кальцоне на тарелке. Дичь может бежать, но кальцоне бежать некуда, с тарелки не сбежишь.
