Когда императорские послы вернулись в город, солнце уже клонилось к закату. Поборов свою нерешительность, Константин наконец приказал магистру Василию Феодорокану выйти из бухты с двумя или тремя кораблями, чтобы втянуть врага в бой. "Те легко и стройно поплыли вперед, - рассказывает Пселл, - копейщики и камнеметатели подняли на их палубах боевой крик, метатели огня заняли свои места и приготовились действовать. Но в это время множество варварских челнов, отделившись от остального флота, быстрым ходом устремилось к нашим судам. Затем варвары разделились, окружили со всех сторон каждую из триер и начали снизу пиками дырявить ромейские корабли; наши в это время сверху забрасывали их камнями и копьями. Когда же во врага полетел и огонь, который жег глаза, одни варвары бросились в море, чтобы плыть к своим, другие совсем отчаялись и не могли придумать, как спастись".
По сообщению Скилицы, Василий Феодорокан сжег семь русских ладей, три потопил вместе с людьми, а одну захватил, спрыгнув в нее с оружием в руках и вступив в бой с находившимися там русами, из которого одни были им убиты, прочие же бросились в воду.
Видя успешные действия магистра, Константин подал сигнал о наступлении всему ромейскому флоту. Огненосные триеры, в окружении кораблей поменьше, вырвались из бухты Золотой Рог и устремились на русов. Последних, очевидно, обескуражила неожиданно большая численность ромейской эскадры. Пселл вспоминает, что "когда триеры пересекли море и оказались у самых челнов, варварский строй рассыпался, цепь разорвалась, некоторые корабли дерзнули остаться на месте, но большая часть их обратилась в бегство".
В сгущавшихся сумерках основная масса русских ладей вышла из Босфорского пролива в Черное море, вероятно надеясь укрыться от преследования на прибрежном мелководье. На беду как раз в это время поднялся сильный восточный ветер , который, по словам Пселла, "взбороздил волнами море и погнал водяные валы на варваров. Одни корабли вздыбившиеся волны накрыли сразу, другие же долго еще волокли по морю и потом бросили на скалы и на крутой берег; за некоторыми из них пустились в погоню наши триеры, одни челны они пустили под воду вместе с командой, а другие воины с триер продырявили и полузатопленными доставили к ближайшему берегу".
Русские летописи повествуют о том, что ветер "разбил" и "княж корабль", но подоспевший на выручку воевода Иван Творимирич спас Владимира, взяв его в свою ладью. Остальные ратники должны были спасаться кто как мог. Многие из тех, кто добрался до берега, погибли под копытами подоспевшей ромейской конницы. "И устроили тогда варварам истинное кровопускание, - заключает свой рассказ Пселл, - казалось, будто излившийся из рек поток крови окрасил море".
Впрочем, истинные размеры постигшего русов бедствия стали ясны только утром, когда буря утихла. Несколько тысяч русских воинов, растерявших оружие и доспехи, скопилось на берегу, но помочь им было нечем, так как все уцелевшие ладьи были переполнены. Решено было возвращаться на родину врозь - морем и по суше. Тысяцкий Вышата добровольно вызвался сойти на берег и возглавить отряд обреченных. Летопись сохранила героические слова доблестного воина: "Аще жив буду, то с ними, аще погыну, то с дружиною".
Судьба этой части русского войска была ужасна. Вышата сумел довести своих людей до устья реки Варны (в Болгарии), но здесь на измученных и полубезоружных русов напал стратиг Паристриона Катакалон Кекавмен. Большинство русских воинов сложили голову в кровопролитной резне, а взятые в плен 800 человек, среди которых находился Вышата, были отправлены в Константинополь, где их подвергли казни, предусмотренной для государственных мятежников: некоторым выкололи глаза, другим отрубили правую руку. Окровавленные конечности были развешены на константинопольских стенах.
Отступление остатков русской флотилии имело более благоприятный исход. Владимир даже смог восстановить честь русского оружия. Вослед ему Константин IX направил 24 триеры под командой наварха Константина Каваллурия. Скилица рассказывает, что ромеям удалось настигнуть вражеский флот, стоявший на якоре в некоем заливе. Константин Каваллурий смело, или скорее безрассудно, ввел свою эскадру в залив, думая, что он имеет дело со всем русским флотом. Но оказалось, что русы устроили ему ловушку. В заливе стояла только часть их флота; другая же, находившаяся неподалеку в засаде, дождалась, когда ромеи войдут в залив, и внезапно появилась у них за спиной. При виде русских ладей, грозивших запереть устье залива, почти половина ромейской эскадры обратилась в бегство. Константин Каваллурий принял бой всего с одиннадцатью, или, по данным летописи, с четырнадцатью кораблями, чьи экипажи не поддались панике. В ходе ожесточенного сражения русы захватили триеру наварха, вместе с тремя другими, перебив всех, кто там находился. Остальные ромейские корабли, ища спасения, выбросились на прибрежные мели и скалы. Кое-кто из их экипажа спасся, прочие погибли или были захвачены в плен.
Однако эта победа уже не могла изменить печального для русов итога войны. Подлинный реванш пришлось брать не на полях сражений.
Глава 4.
"ЗЕМНОЕ" И "НЕБЕСНОЕ"
Между войной и миром (1043-1046)
Поражение русского войска было большим потрясением для княжего двора. В глазах людей того времени внезапно поднявшаяся буря не могла быть случайным явлением. Распространился слух, будто грекам помогло вмешательство свыше. Летописец позже запишет, что, когда русские приплыли к Царьграду, греки "изыдоша на море, и начаша погружати в море пелены Христовы с мощми святых, и Божиим гневом возмутися море". Под влиянием подобных настроений уничтожение русской флотилии было воспринято в Киеве как наказание Божие.
Иларион откликнулся на события 1043 г. "Молитвой к Богу от всея земли нашея". В распространенных редакциях его сочинений "Молитва" следует сразу за "Словом о законе и благодати". Но какая разница между этими произведениями! Жизнеутверждающий тон "Слова" сменяется в "Молитве" покаянным настроем. Больше нет речи об исторических успехах Русской земли, о торжестве христианской веры и благодатном покрове, распростершемся над Божьим Градом. Вместо этого Иларион взывает к Творцу с одной-единственной просьбой: не погубить "малое стадо", тяжко согрешившее перед Ним: "Аще и добрых дел не имеем, но многыя ради милости Твоея спаси нас, мы бо люди твои и овцы паствы Твоей… Не остави нас аще и еще блудим, не отверзи нас аще и еще согрешаем перед Тобой… Не помяни многых грех наших, прими нас обращающася к Тобе, сотри список грехов наших, укроти гнев… Ты бо еси Господь владыка и творец и в Тобе есть власть или жити нам, или умрети".
Русские люди провинились перед Богом тем, что не соблюли Господни заповеди, "к земному приклонихомся" и "поработихомся грехови". "Нет среди нас ни единого, - сетует Иларион, - кто о небесном тщащася и подвизающа, но все о земном, все о печалех житейских, ибо оскудела преподобными земля!" Однако он не допускает и мысли, что это Бог отвернулся от русских людей: "Не Ты оставляешь и отвергаешь нас, но мы не взыскуем о Тебе…" Иларион просит Бога проявить терпение и не сделать Русской земле то, что Он сделал Иерусалиму: "Терпел нас и еще долго терпи, остави гневный Твой пламень… Сам направь нас на истину Твою… И пока стоит мир, не наводи на нас напасти искушения, не предай нас в руки чуждых, да не прозоветься Град Твой градом плененным и стадо Твое пришельцами в земле не своей. Да не рекут страны: где есть Бог их?"
