Конфликты в Восточной Прибалтике
Русские летописи сохранили известия, что Владимир и после того, как стал киевским князем, временами наезжал в Новгород. Но какова была цель этих путешествий — об этом летописцы умалчивают. Не исключено, что Владимира призывали туда в том числе и внешние дела, судить о которых, правда, приходится только по отрывочным сведениям скандинавских преданий.
Так, одно скальдическое стихотворение (виса), включенное в «Круг земной» Снорри Стурлусона, повествует о разрушении Ладоги (Альдейгьи) норвежским ярлом Эйриком, сыном Хакона: «Ты, устрашающий людей, разрушил Альдейгью; мы удостоверились в этом. Эта битва мужей была жестокой. Тебе удалось добраться на восток, в Гарды».
Более поздний прозаический рассказ о подвигах Эйрика в восточных землях уже не знает ни «жестоких битв», ни вообще сколько-нибудь серьезных затруднений на победном пути героя: «…весной собрал ярл [Эйрик] свое войско и поплыл вскоре по Восточному пути. И когда он пришел в государство конунга Вальдамара, стал он воевать и убивать людей, и жечь повсюду, где проходил, и опустошил ту землю. Он подошел к Альдейгьюборгу [Ладоге] и осаждал его, пока не взял города, убил там много народа, разрушил и сжег всю крепость, а затем воевал во многих местах в Гардарики [на Руси]».
В своде саг «Гнилая кожа» приводятся еще кое-какие подробности: «…отправился он [Эйрик] на восток в Гардарики против Вальдамара Старого и воевал во многих местах в его государстве. Он разрушил Альдейгьюборг и взял там много богатства, и еще дальше продвигался он на восток в Гарды. Везде шел войной, жег города и крепости, а бонды [свободные общинники, хуторяне] бежали с имуществом в леса». Но исследователи «Гнилой кожи» предостерегают от излишнего доверия к данному сообщению, поскольку «термины, которыми обозначены места, подвергшиеся нападению, — borg, город, в значении укрепленного города, и kastellum, отдельное укрепление, крепость, замок — довольно обычны в сагах, независимо от страны, где происходит действие», а бонды, спасающиеся со своим имуществом в лесах, — «картина, возможная в рассказе о любом разбойничьем набеге, на любой территории»
.
Историки датируют разрушение Ладоги норвежцами 997 г.
Саги объясняют войну Эйрика с Владимиром тем, что русский «конунг» был союзником Олава Трюггвасона, к которому Эйрик питал вражду за убийство его отца. Но гораздо вероятнее, что поход Эйрика на Ладогу преследовал цель остановить рост русского влияния в Восточной Прибалтике, население которой скандинавы считали своими старинными данниками. Между тем из саги об Олаве Трюггвасоне явствует, что Владимир обложил данью эстов, поскольку об одном из действующих лиц, Сигурде Эйрикссоне, служившем вместе с Олавом в дружине Владимира, говорится следующее: «Приехал в Эстляндию Сигурд, сын Эйрика, дядя Олава по матери, будучи послан от Вальдемара, конунга Хольмгарда [Новгорода], для взыскания в той стране дани».
Таковы первые более или менее достоверные известия о русско-скандинавских межгосударственных отношениях. Тогда же, в период Владимирова княжения, норвежский поэт Хальфред Трудный Скальд (умер в 1007 г.) впервые упоминает скандинавское название Руси — Гарды
.
Судебная реформа
В статье под 996 г. Повесть временных лет рисует Владимира мудрым правителем, пребывающим в неустанных заботах «о строи земленем, и о ратех, и о уставе земленем». Но если княжеским «ратям» летопись отвела на своих страницах достаточно места, то деятельности Владимира внутри страны, не относящейся напрямую к церковным делам, она уделила всего несколько строк, за которыми, однако, стоят значительные социально-политические явления.
Христианский период княжения Владимира, как любая переломная эпоха, был временем большого социального нестроения. Христианизация Руси, сопровождавшаяся ломкой традиционных общественных, бытовых и моральных устоев, кровавыми столкновениями с язычниками и изгнанием упорствующих староверов в «пустыни и леса», породила довольно многочисленный слой обездоленных и озлобленных людей, враждебно настроенных по отношению к обществу и власти; бесконечные войны и опустошительные набеги печенегов из года в год пополняли их число. По своему социальному статусу эти несчастные были свободными людьми, принадлежавшими к коренному населению. Кроме них страна оказалась наводнена еще и рабами — славянами и иноземцами, — лишившимися своих хозяев по причине вышеназванных бедствий или самовольно пустившимися в бега. Парадоксальным образом только они и могли рассчитывать на поддержку правительства. Со слов Титмара Мерзебургского известно, что Владимир, остро нуждавшийся в людских ресурсах для борьбы с печенегами, охотно принимал беглых невольников на военную службу
[154], так что к концу его княжения в Киеве не было проходу от «спасавшихся бегством рабов, стекавшихся сюда со всех сторон». Но в отношении изгоев-идолопоклонников из свободного сословия власть не делала ничего, чтобы облегчить их участь.
Вынужденные сами искать себе пропитание, многие из них вышли на большую дорогу. Невиданный прежде размах лихого промысла, поразивший современников Владимира, нашел лаконичный отголосок в Повести временных лет: «И умножишася разбоеве». Впоследствии московские книжники развили эту многообещающую тему, и Никоновская летопись под 1008 г. персонифицировала древнее предание об «умножении разбоев в земле Русстей» в судьбе разбойника Могуты — летописного предшественника атамана Кудеяра: «Того же лета изымаша хи-тростию некоею славнаго разбойника, нарицаемаго Могута; и егда ста пред Володимером, вскрича зело, и многы слезы испущая из очию, сице глаголи: «поручника ти по себе даю, о Владимере, Господа Бога и пречистую его Матерь Богородицу, яко отныне никакоже не створю зла пред Богом и пред человеки, но да буду в покаянии вся дни живота моего». Слышав же сиа Владимер, умилися душею и сердцем, и посла его ко отцу своему, митрополиту Ивану [Иоанну I], да пребывает никогдаже исходя из дому его. Могут же заповедь храня, никакоже исхожаше из дому митрополичя, и крепким и жестоким житием живяше, и умиление и смирение много показа, и провидев свою смерть, с миром почи о Господи». Далее следует сентенция, ради которой Могута и украсил своим покаянием страницы летописи: «Бе же Владимер милостив и нищелюбив, и сиа присно глаголаше словеса: блажени милостиви, яко таи помиловании будут; и милость хвалится на суде, и суд без милости не сотворившему милости…» То есть история с Могутой понадобилась для того, чтобы иллюстрировать христианское преображение Владимира.
Подлинную биографическую иллюстрацию к летописному известию о разбоях историки обнаружили, как ни странно, не в древнерусских источниках, а в совершенно неожиданном месте — хранилище старых рукописей при Каирской синагоге. Один тамошний документ, датируемый X в., рассказывает историю некоего Map Яакова бен Ханукки, члена иудейской общины Киева. Этот незадачливый купец как-то отправился по делам в египетский город Фустат, но по дороге был до нитки ограблен разбойниками. Мало того, когда он вернулся в Киев, то был арестован за неуплату долга. Братья по вере выкупили его; однако, дабы он мог возместить затраченные средства, они отправили его с протянутой рукой и рекомендательным письмом «по святым общинам». Путешествуя из страны в страну в поисках милостыни, киевский гость Яаков в конце концов, вероятно, добрался до Египта
.
