Какие же еще сюжеты находили осенью 1787 – весной 1788 г. отражение в корреспонденции Павла Строганова и Ромма?
Попо в своих посланиях, не слишком много рассказывая о себе, в основном расспрашивал старого графа о новостях из России: о его здоровье и о здоровье барона А.Н. Строганова, отца «братца» Григория, о событиях на театре военных действий русско-турецкой войны. Время от времени он кратко описывал какой-либо случай из жизни Женевы, привлекший его внимание, как то: проповедь пастора Дюмона, красноречивого оратора, способного до глубины души затронуть прихожан, или приезд английского принца Эдуарда
[626].
В письмах же Ромма помимо обсуждения деловых вопросов организационного и материального плана все чаще стали встречаться сетования на характер его подопечного, невольно заставляющие вспомнить о тех двух последних годах их пребывания в России, когда отношения наставника и ученика не раз отравляли ссоры. В первый год их жизни в Женеве Ромм порою тоже выражал недовольство излишней, по его мнению, «медлительностью в мыслях и делах» Попо
[627], а юноша в свою очередь каялся отцу: «Лень является моим самым главным пороком»
[628]. Однако до открытых конфликтов между воспитателем и воспитуемым дело, похоже, не доходило. Во второй же год трения между Роммом и его учеником усилились и приобрели довольно заметный характер. Гувернер теперь подробно расписывал в своих посланиях графу, каким «опасным источником несчастий» может стать несдержанность характера Павла, «усиливающаяся день ото дня»
[629], а то и просто жаловался: «Попо меня часто огорчает своей непокорностью, вспыльчивостью и неправильным поведением, вызывая у меня ужасные опасения, как бы его импульсивность и несдержанность чувств не возобладали над моими наставлениями»
[630].
У юноши же такие ссоры с гувернером сменялись приступами раскаяния, острым чувством вины, ощущением того, что, не подчиняясь требованиям наставника, он нарушает отцовскую заповедь и соответственно свой сыновний долг. Весьма красноречиво в данном отношении следующее совместное письмо ученика и учителя графу А.С. Строганову. После обычного рассказа о посещении женевских ремесленников Павел добавляет постскриптум, где самым настоящим образом исповедуется отцу:
Вы знаете, что мой величайший порок по сих пор есть ленность. Господин Ром много трудился, чтоб во мне искоренить оной. В том, как и во многих других вещах я был столь глуп, его не хотел слушать, на то вас покорно прошу мне ето простить, ибо чувствую, что тем вам и всем моим родным буду очень не угоден. Я взял сильное намерение его во всем слушать и совершенно надеюсь на вашу отеческую милость.
Далее пишет Ромм:
Господин Граф,
Постскриптум Попо дает Вам понять, что в отношениях между нами далеко не всегда царит полное взаимопонимание. Его легкомыслие, а особенно ощущение собственных сил, придающее ему с каждым днем все больше энергии, заставляют его порою возмущаться теми ограничениями, которыми я сдерживаю его переменчивые капризы. Разума, того единственного средства, коим я бы хотел на него воздействовать, всегда оказывается недостаточно. Он совершенно бессилен, когда Попо начинает упрямиться. Но мое нежелание о чем-либо с ним разговаривать и отказ на какое-то время обсуждать изучаемые им предметы приводят к восстановлению мира. Он обычно признается Вам в своих ошибках; я прошу Вас дать ему на сей счет по-настоящему отеческий, дружеский ответ, из коего он бы понял, насколько Вам приятно узнавать о его ошибках от него самого и что подобное проявление искренности заслуживает одобрения, но добавьте и несколько соображений о необходимости ему слушаться меня так же, как и Вас самих. Подтвердите права, которые Вы мне предоставили в отношении него, и дайте ему понять весь их объем. Попо – существо неординарное. Он имеет физические и моральные задатки, способные привести его с одинаковым успехом и к очень хорошим, и к очень плохим последствиям, в зависимости от того, куда его направить. У него еще есть время укрепить свое доверие ко мне
[631].
В своем предыдущем письме А.С. Строганову, двумя неделями ранее, Павел даже попросил у отца разрешения прекратить учебу и отправиться в действующую армию на турецкий фронт
[632]. Не умаляя патриотический порыв Павла Строганова (с самого начала войны он проявлял живой интерес к ее событиям), тем не менее, в свете всего, что мы знаем о его непростых отношениях с наставником, едва ли стоит сбрасывать со счета и такой возможный мотив его поступка, как желание подобным образом избавиться от жесткой опеки воспитателя, выносить которую взрослеющему юноше становилось все труднее. О своем неприятии ее Павел прямо заявил в своем послании Ромму накануне их отъезда из Женевы (очевидно, отношения между учеником и учителем настолько испортились, что они опять вернулись к практике письменного общения):
Мое поведение огорчает папу, и это совсем не удивительно. Я понимаю, Вы, так же как папа и я, хотите, чтобы оно прекратилось и сменилось другим, более хорошим. Возьму на себя смелость подсказать Вам средство, как покончить с ним [плохим поведением] в кратчайший срок. А именно: предоставьте мне такую же свободу действий, какой обладает мой кузен [Григорий Строганов]
[633].
В этот раз Павлу так и не довелось оказаться в действующей армии. Однако впереди его ожидало другое испытание: вместо огня войны ему предстояло попасть в полымя революции.
Глава 6
«Школа» революции
Последний период истории «необычного союза» Ж. Ромма и П. Строганова – французский – неизменно привлекал к себе повышенное внимание исследователей, ведь именно тогда Ромм сделал свои первые шаги по революционной стезе, приведшей его позднее в кресло председателя Конвента, а затем – к трагической гибели, и тогда же русский аристократ граф Строганов вступил в Якобинский клуб под именем гражданина Очера. Однако до сих пор еще никому из историков не удавалось воспользоваться всеми известными ныне источниками по данной теме, которые, как уже отмечалось, рассеяны по архивам разных стран. М. де Виссак и А. Галанте-Гарроне не имели доступа к бумагам фонда Строгановых, а великий князь Николай Михайлович, хотя и обладал таким преимуществом, одновременно владея и большей частью личного архива Ромма, но использовал в своей работе лишь малую толику оказавшихся в его распоряжении сокровищ. Остальные же исследователи были вынуждены довольствоваться еще более узким кругом источников, как правило, восполняя недостающее ссылками на трех названных историков.
