Cтраница 108
Правила дисциплины, предписанные в виде canones, не имели такого большого значения. Они никогда не считались столь же обязательными для всех, как символы веры; вопросы организации и обычаев церкви относились к ее внешнему облику, они в большей или в меньшей степени зависели от времени. Пятнадцатый канон Никейского собора, который запрещал и объявлял недействительным переход священника с одного места служения на другое
[632], Григорий Назианзин причисляет пятьдесят семь лет спустя (382) к давно омертвевшим установлениям
[633]. Сам Григорий неоднократно менял место служения, а Златоуста вызвали из Антиохии в Константинополь. Лев I с большим неуважением говорил о третьем каноне Второго вселенского собора, поставившем Константинопольского епископа на первое место после Римского; по этой же самой причине он протестовал против двадцать восьмого канона Четвертого вселенского собора
[634]. И действительно, Римская церковь вообще не признавала никакие дисциплинарные решения соборов.
Августин, способнейший и самый преданный из отцов церкви, в духе своей эпохи придерживался философского представления о власти соборов — мудрой и здравой золотой середины между крайним поклонением и пренебрежением, в чем он приближается к свободному духу евангельского протестантизма. Он справедливо подчиняет эти соборы руководству Священного Писания, выражающего высшее и совершенное правило веры, и полагает, что решения соборов могут быть, конечно же, не опровергнуты и отменены, но расширены и дополнены более глубокими последующими изысканиями. Соборы запечатлевают для общего использования результат, должным образом подготовленный предыдущими богословскими спорами, и излагают церковное понимание обсуждавшихся вопросов в самом ясном и самом точном виде, какой только доступен в их время. Но само это понимание может развиваться дальше. Священное Писание представляет истину безошибочно и непогрешимо, не оставляя места для сомнений, тогда как суждение епископов может быть исправлено и обогащено за счет новых истин из слова Божьего и с помощью мудрых мнений других епископов, суждение поместного собора — за счет суждения вселенского, а мнение одного вселенского собора — за счет мнения другого, более позднего
[635]. Августин при этом исходил из того, что совещания соборов проводились в духе христианской кротости, согласия и любви; если бы он был на Эфесском соборе 431 г., созванном примерно в то время, когда он умер, то, к своему огорчению, он увидел бы там прямо противоположные настроения. Таким образом, Августин явно признает, что церковное учение постепенно развивается и время от времени находит соответствующее выражение в решениях вселенских соборов, но это развитие в рамках самой истины, без серьезных заблуждений. В случае же еретических заблуждений он делает авторитет Святого Духа зависящим от авторитета католической церкви, как, например, в своих знаменитых словах против еретиков–манихеев: «Я не поверил бы в Евангелие, если бы меня не убедил авторитет католической церкви»
[636]. Подобным образом и Викентий Леринский учит, что церковная доктрина проходит через разные этапы усовершения в познании и формулируется все более и более ясно в ходе противоборства с неизбежно возникающими заблуждениями, но никогда не может быть изменена или расчленена
[637].
