II. Его послания
По пути в Рим епископ Игнатий, как узник Иисуса Христа, написал семь посланий разным церквям, в основном в Малой Азии. Евсевий и Иероним помещают их в следующем порядке: 1) Ефесянам; 2) Магнезийцам; 3) Траллийцам; 4) Римлянам; 5) Филадельфийцам; 6) Смирнянам; 7) Поликарпу, епископу Смирны. Первые четыре были написаны в Смирне, остальные три — в Троаде. Эти семь посланий, а также ряд других, явно поддельных посланий Игнатия дошли до нас в двух греческих вариантах, более длинном и более коротком. Короткий, несомненно, предпочтительнее длинного, изобилующего более поздними вставками. Кроме того, в довершение путаницы, в 1845 г. был обнародован сирийский перевод, содержащий только три послания — Поликарпу, Ефесянам и Римлянам — и в гораздо более краткой форме. Этот вариант одни считают точным переводом оригинала, другие, что более вероятно, — сокращенной выдержкой из него, сделанной в практических и аскетических целях.
Таким образом, нам приходится делать выбор между более кратким греческим вариантом и сирийским переводом. Большая часть свидетельств говорит в пользу первого варианта — в нем послания объединены не произвольно, но осмысленно, он был известен Евсевию (и, вероятно, даже Поликарпу)
[1276], и к тому же этот вариант соответствует армянскому переводу V века, что следует из сравнения Петермана. Три сирийских послания, хоть в них и отсутствуют некоторые из наиболее сильных отрывков о епископате и Божественности Христа, в целом создают похожую картину и проникнуты столь же пылким энтузиазмом мученичества, как и семь греческих.
III. Его характер и роль в истории
Игнатий остался в истории как идеал христианского мученика и как искренний сторонник иерархического принципа церковной организации со всеми его положительными и отрицательными сторонами. Как автор, он отличается оригинальностью, свежестью и силой идей, сжатым, ярким и нравоучительным стилем; но по апостольской простоте и здравости он уступает Клименту и Поликарпу, и послания его весьма непохожи на послания Нового Завета. Климент проявляет спокойствие, достоинство и административную мудрость, характерные для римлян. Игнатий пылок и порывист, греческо–сирийский темперамент побуждает его выходить за границы здравого рассуждения. Это был очень необычный человек, оказавший большое влияние на своих современников. Он был воплощением трех тесно связанных между собой идей: славы мученичества, всемогущества епископата и ненависти к ереси и расколам. Иерархическая гордость и смирение, христианское милосердие и церковная исключительность — все это представлено в Игнатии.
Судя по посланиям, наиболее прекрасной и благородной особенностью его личности была пылкая любовь ко Христу как к воплощенному Богу и страстное желание мученичества. Если великие патриоты считали, что сладка смерть за родину, он считал, что еще более сладко и почетно умереть за Христа, своей кровью оплодотворить почву для возрастания Его Церкви. «Я предпочел бы умереть за Христа, — говорит он, — чем править всей землей». «Славно пасть для мира, чтобы возвыситься в Боге». Он умоляет римлян: «Оставьте меня зверям, чтобы я с их помощью смог стать сопричастным Богу. Я — зерно Божьей пшеницы, меня должны измельчить зубы диких зверей, чтобы я смог стать чистым хлебом Божьим. Молите лучше зверей, чтобы они стали моей могилой и ничего не осталось от моего тела, чтобы, заснув, я ни для кого не был бременем. Тогда я воистину стану учеником Христа, когда мир больше не будет видеть моего тела. Молите Господа обо мне, чтобы с помощью этих орудий я принесен был в жертву Богу»
[1277]. И дальше: «Предайте меня огню, и кресту, и диким зверям, разбросайте мои кости, разрубите мои члены, сокрушите все мое тело, причините мне свирепые дьявольские мучения, только чтобы они сделали меня сопричастным Иисусу Христу… Моя любовь распята, и нет во мне любви к земным вещам… Я радуюсь не тленной пище, не удовольствиям этой жизни. Хлеб Божий будет у меня, который есть плоть Христова; и пить я хочу Его кровь, нетленную любовь»
[1278].
Однако из этого и других подобных отрывков мы видим, что его жажда мученичества выходит за границы подлинной здравости и самоотречения апостолов, побуждающих в равной мере желать и смерти, и жизни, если будет на то благая воля Господа
[1279]. Энтузиазм Игнатия вырождается, превращаясь в неистовое нетерпение, нездоровый фанатизм. Он похож на зловещий факел, а не на ясный и спокойный свет. Во всех его слишком пылких заявлениях о собственной кротости и полной недостойности проглядывает утонченная духовная гордость и довольство собой. Наконец, есть нечто оскорбительное в тоне его послания к Поликарпу, в котором он обращается к этому почтенному епископу, ученику апостола, к тому времени уже достигшему зрелого возраста, не как к соработнику и брату, но, скорее, как к ученику, с увещеваниями и предостережениями вроде: «Стремись обрести больше знаний, чем у тебя есть». «Будь мудр, как змеи». «Будь более ревностным, чем сейчас». «Избегай дьявольских искусств»
[1280]. В последнем совете он заходит даже дальше, чем Павел, призывавший Тимофея избегать «юношеских похотей»
[1281], — и вряд ли совет этот был оправданным. Другими словами, мы видим, что разница между мучеником апостольского и послеапостольского периода проявлялась не только в силе и глубине учения, но также в жизни и страдании.
