– Мэри настоятельно просила меня не говорить, – ответил полковник Парсонс. – Она готова вынести все, лишь бы не обострять отношения между отцом и матерью.
– Она ангел доброты! – восторженно воскликнула миссис Парсонс. – Настоящая мученица и ведь к матери относится так почтительно, словно та – лучшая женщина в мире. Никогда не скажет о ней дурного слова.
– Иногда, – вставил полковник Парсонс, – Мэри говорила, что ее единственная радость в жизни – мысли о тебе, Джейми.
– Мысли обо мне? – переспросил Джеймс, потом, помявшись, добавил: – Ты думаешь, я ей нравлюсь, мама?
– Нравишься? – Миссис Парсонс рассмеялась. – Она готова целовать землю, по которой ты ходишь. Ты и представить себе не можешь, что значишь для нее.
– От твоих слов мальчик может возгордиться, – заметил полковник Парсонс.
– Часто нам удавалось утешить ее словами о том, что ты вернешься и заберешь ее отсюда.
– Полагаю, нам надо в самом скором времени подумать о свадьбе? – Полковник Парсонс смотрел на сына с добродушной улыбкой.
Джеймс побледнел.
– Пока еще рано думать об этом.
– Мы говорим об июне, – уточнила его мать.
– Посмотрим.
– Ты ждал так долго, – гнул свое полковник Парсонс. – Уверен, что ждать дольше тебе не хочется.
– Она будет хорошей женой, Джейми. Тебе повезло, что ты нашел такую милую, такую нежную девушку. Мы радуемся, зная, что с ней ты обретешь счастье.
– Недавно я посоветовал Мэри поскорее подумать о приданом. – Полковник Парсонс рассмеялся. – Я сказал: «Если я хоть немного знаю Джейми, дорогая, он захочет жениться на тебе через неделю. Эта молодежь всегда такая нетерпеливая».
Миссис Парсонс улыбнулась:
– Конечно, это секрет, и Мэри ужасно рассердится на нас, если узнает, что нам это известно. Когда мы услышали о твоем приезде, она начала готовиться к свадьбе. Ее отец уже дал ей сто фунтов.
«Они безжалостны, – подумал Джеймс. – Они невероятно жестоки в своей доброте, в заботе о моем благополучии».
Глава 6
Джеймса не было в Англии пять лет, и за это время любопытный эмоциональный сдвиг, долго и медленно набирая силу, внезапно проявился открыто – дал о себе знать, как коварная болезнь, которая обнаруживается, лишь когда поражены конечности и внутренние органы. Новые настроения охватили общество, подтачивая основы национального характера, действуя через скопления людей в крупных городах, ослабленных воздействием трех ядов: пьянства, Армии спасения и популистской журналистики. Вздымалась могучая сила истерии и погони за сенсацией, готовая разорвать сдерживающие ее путы. Зараза захватывала и сельскую глубинку. Границы классов размылись, а сами классы стали такими неопределенными, что под удар быстро попало все население. На этом фоне пышно расцвела нынешняя литература. Жители Англии, чья нервная система была расшатана стрессом последних шестидесяти лет, потеряли моральную устойчивость. И с первыми мелкими неудачами в начале войны последние барьеры стыда рухнули, самоуверенность рассеялась как дым, и внезапно Англия стала робкой, как покоренная страна, умоляющей, оправдывающейся. Как испуганные женщины, англичане бегали, заламывая руки. Сдержанность, выдержка, хладнокровие, куда все подевалось… И теперь мы открыто проявляем эмоции; камыши, сгибаемые ветром, мы гордимся, что даже не камыши, способные мыслить. Мы призываем наших идолов. Кто поставит золотого осла, перед которым мы падем ниц и будем поклоняться ему? Мы гордимся нашим стыдом, размякшими сердцами, глазами, полными слез. Мы жаждем сочувствия, чего бы оно ни стоило. Мы выставляем напоказ наши кровоточащие органы и спрашиваем друг друга, действительно ли это ужасное зрелище. Англичане гордятся своей женоподобностью, и нет теперь ничего более мужественного, чем проливать слезы. Испытывать эмоции важнее, чем быть джентльменом, и, безусловно, гораздо легче. Скудоумие, увечья, утрата чувства юмора не заставили себя ждать; и уже нищие духом унаследовали землю.
Джеймс покидал Англию, когда такое эмоциональное состояние почти не проявлялось. Оно наблюдалось только у отбросов общества, и его причинами считали невежество и чрезмерное потребление алкоголя. Когда он вернулся, состояние это уже поддерживалось общественным сознанием. Джеймс не понимал этой перемены. Люди, которых он помнил здравомыслящими, уравновешенными, сдержанными, теперь вдруг стали агрессивно-истеричными. Джеймс до сих пор вздрагивал, вспоминая, как младший священник упоминал о его помолвке. Он заметил, что Мэри не нашла эти упоминания непристойными, наоборот, они безмерно порадовали ее. Она, видимо, получила удовольствие от того, что все узнали об их отношениях. Вся церемония произвела на Джеймса отталкивающее впечатление; ему претило преклонение и чрезмерное проявление чувств. Казалось, его эмоции потускнели после того, как ему пришлось открыть их любопытной толпе.
Кроме того, вчерашняя церемония скрепила его помолвку. Теперь о ней знали все. Имя Джеймса неразрывно связали с Мэри. И, разорвав помолвку, он подверг бы Мэри чудовищному унижению. Разве он мог нанести подобное оскорбление той, которая так преданно любила его? И вовсе не тщеславие вызывало у Джеймса такие мысли: его мать прямо сказала об этом. Он видел любовь в каждом взгляде Мэри, слышал в ее голосе. В отчаянии Джеймс спрашивал себя, ну что такого нашла в нем Мэри? Не красавец, молчун, остроумием не блещет, ничего особенного.
Джеймс все еще сидел в своей комнате, когда услышал голос Мэри. Она звала его из прихожей:
– Джейми! Джейми!
Он быстро спустился вниз.
– Как же так, Джейми? – спросил его отец. – Тебе следовало зайти за Мэри, а не ждать здесь, пока она придет за тобой.
– Конечно, следовало, Джейми, – рассмеялась Мэри, а потом, посмотрев на него, с искренней тревогой добавила: – Ты так плохо выглядишь!
Ночью Джеймс почти не сомкнул глаз, обдумывая возникшую проблему, поэтому действительно выглядел осунувшимся и усталым.
– Все хорошо, – заверил он ее, – просто я еще не вполне оправился от ранения, а вчерашний день выдался очень утомительным.
– Мэри думает, что ты захочешь составить ей компанию этим утром, пока она будет обходить больных.
– Утро такое чудесное, Джейми! – воскликнула Мэри. – Прогулка пойдет тебе только на пользу!
– С удовольствием прогуляюсь с тобой.
Они зашагали по дороге. Мэри – в платье из саржи, матросской шляпке, в крепких, с квадратными мысами туфлях. Шла она быстро, большими шагами, расправив плечи. Джеймс поддерживал разговор, задавая случайные вопросы о людях, которых она собиралась навестить. Мэри отвечала эмоционально и подробно, но разговор прервался, когда они подошли к первому нужному ей коттеджу.
– Сюда тебе лучше не входить, – она чуть покраснела, – хотя я хочу познакомить тебя кое с кем из этих людей. Думаю, для них это будет уроком.
– Уроком в чем?
