– Я, дорогая?
– Да, Арчибальд. Ты должен сказать ему, что он обязан жениться на Мэри, раз уж они помолвлены. Сказать, что ты шокирован и огорчен. Спросить, неужели совесть не подсказывает ему, что он не прав?
– Не уверен, что он прислушается к голосу разума, – нервно ответил викарий.
– Твой долг – предпринять такую попытку, Арчибальд. Мы все боимся, как бы нас не обвинили в том, что мы суем нос в чужие дела. Поэтому мы проявляем нерешительность даже в тех случаях, когда обязаны вмешаться. Деликатность не должна останавливать нас, если есть возможность предотвратить дурной поступок. Очень часто долг священника состоит в том, чтобы вмешиваться в жизнь людей. Сама я никогда не уклоняюсь от выполнения своих обязанностей. И пусть говорят, что я лезу в чужие дела. Слово не обух – в лоб не бьет.
– Капитан Парсонс очень сдержанный человек. Он может счесть мой приход к нему наглостью.
– С какой стати? Разве нам позволительно оставаться в стороне, если он нарушил слово, данное нашей прихожанке? Что ж, не поговоришь с ним ты, поговорю я. Учти это, Арчибальд!
– Действительно, а почему бы не поговорить вам, миссис Джексон?
– Ничто не доставит мне большего удовольствия. Я с радостью выскажу ему все, что думаю по этому поводу. И мистеру Парсонсу будет весьма полезно узнать, что он не такой герой, каким себя мнит. Я никогда не уклоняюсь от своих обязанностей.
– Моя дорогая, – пробормотал викарий, – если ты полагаешь, что должен говорить я…
– Возможно, у миссис Джексон получится лучше. Женщина видит многое из того, что недоступно мужчине.
Викария порадовало это предложение. Ему не удавалось отделаться от одной неприятной мысли: Джеймс, рассерженный и вспыльчивый, может прибегнуть к рукоприкладству. Мистер Джексон готов был выдержать любые пытки за свою веру, но пасовал в тех случаях, когда мог подвергнуться осмеянию. Его жену отличала бо́льшая смелость или не столь богатое воображение.
– Очень хорошо, я пойду. – Миссис Джексон вздернула подбородок. – И то правда, он вполне способен повести себя дерзко с Арчибальдом, чего не позволит себе с дамой. Более того, я пойду сейчас же.
Шляпа миссис Джексон висела на гвоздике в прихожей, поэтому времени на сборы ушло немного. Она надела черные лайковые перчатки. Ее плотно сжатые губы выражали решимость, на челе запечатлелась христианская добродетель. Она быстро вышла из дома, и в каждом движении этой женщины чувствовалось, что ею руководит долг. Мария Джексон шла, как еврейский пророк, с предельной ясностью осознавая, что в ней звучит голос Бога.
Глава 12
Джеймс бродил в саду Примптон-Хауса, когда миссис Джексон неумолимо сокращала разделявшее их расстояние. После того как три дня назад он разорвал помолвку с Мэри, его родители не возвращались к этой теме, но Джеймс понимал, о чем они думают. И знал, они ожидают прибытия его дяди, майора Форсайта, надеясь, что тот разрешит конфликт. Они и не пытались примириться с мыслью о том, что произошел окончательный разрыв: это казалось им слишком чудовищным. Джеймс насмешливо улыбался, удивленный тем, что родители так полагаются на житейский опыт человека, до прибытия которого оставались считанные часы.
Пятидесятитрехлетний майор Форсайт, завсегдатай офицерских клубов и бездельник, создающий себе образ гуляки, на самом деле был не более порочен, чем дочь священника. Высоко неся знамя добродетели, он безмерно радовался тому, что снискал репутацию развратника. Долгие годы майор находился в отставке, обвиняя в этом военное ведомство, но не свою некомпетентность. Уйдя со службы, он говорил людям, что получение следующего звания в эту эпоху вырождения невозможно без протекции. Влиятельные друзья не раз и не два пытались открыть ему путь к успеху, но майор, ничего не добившись, честил продажную бюрократию, окопавшуюся в военном ведомстве. Горько сетуя о состоянии государственных институтов, он не терял острого интереса к миру моды. И правильно, потому что человеку следует интересоваться разными сферами общественной жизни. Это расширяет его кругозор и приносит практическую выгоду. Если бы интерес майора Форсайта ограничивался только «бюрократическими рогатками», он в своем кругу считался бы человеком ограниченным, но блестящее знание этикета и портных избавляло его от этого. Форсайт не был чужд светскости, он внимательно прочитывал газеты, которые детально описывали все, что происходило в высших кругах, и всегда мог довольно точно рассказать о делах и местопребывании титулованных особ. Один грешок за Форсайтом, пожалуй, водился: после разговора с ним у собеседника не возникало и тени сомнения, что майор близко знаком с людьми, которых тот и в глаза не видел, но совесть прощала ему эту маленькую ложь. К тому же майор прекрасно знал все сплетни клубов, так что кто, как не он, имел полное право слыть светским человеком? При этом Форсайт придерживался самых строгих принципов и в этом смысле был истинным братом миссис Парсонс. Каждое воскресное утро он посещал церковь, хотя и скрывал это, как что-то недостойное. Стесненность в средствах принуждала майора следовать путями бедных и чистых сердцем.
Пустить пыль в глаза сестре и ее мужу майору Форсайту удалось без всяких усилий.
«Разумеется, Уильям склонен к разгульной жизни, – говорили они. – Жаль, у него нет жены, которая помогла бы ему остепениться, но сердце у Уильяма доброе».
По их разумению, он обладал двойным преимуществом: хитростью, обретенной в мирской суете, и прямотой характера. Они плохо понимали, как именно Форсайт поможет им в сложившейся ситуации, но не сомневались, что он, черпая из бездонного колодца своей мудрости, разрешит возникшие трудности.
Джеймс раскусил дядюшку еще мальчиком и, видя, как он нелеп, относился к нему добродушно.
«И что, по их мнению, он может сказать?» – спрашивал себя Джеймс.
Его глубоко огорчало, что случившееся буквально согнуло отца. Родители с таким радостным нетерпением ожидали его приезда, а он причинил им только горе!
– Лучше бы я не возвращался! – воскликнул Джеймс.
Он подумал о холмистых равнинах Оранжевой республики, о синем небе, об ощущении безграничной свободы. В этом ухоженном кентском ландшафте Джеймс чувствовал себя как в клетке. Когда облака плыли так низко над землей, он с трудом дышал. Страдал Джеймс и от напряженных отношений с родителями. Теперь они смотрели на него как на чужака. Между ними постоянно стояла проблема, которой они намеренно не касались. Они не упоминали имени Мэри, обходили стороной все, связанное с ней, и это доставляло Джеймсу еще более сильную боль, чем открытый разговор об этой девушке. Они сидели молчаливые и грустные, стараясь держаться естественно, но не преуспели в этом. Их вид заставлял предположить, что Джеймс совершил какое-то преступление, о котором не упоминают для его же блага, но никто из них ни на секунду не забывал об этом. Родители явно не сомневались в том, что Джеймс страдает от угрызений совести, и они считали своим долгом облегчить его ношу. Джеймс знал: отец убежден в том, что он совершил бесчестный поступок, а он… что думал об этом он сам?
