Иногда он так злился, что не мог удержаться от спора, спровоцированного отцом. Казалось, неведомая сила заставляла полковника Парсонса обострять отношения с сыном. Природная доброта полковника внезапно сменялась бесконтрольным раздражением. Однажды он читал газету.
– Вижу, нам опять пришлось отступать. – Он поднял голову.
– Ох!
– Полагаю, ты рад, Джейми?
– С чего мне огорчаться?
– Ты всегда заодно с врагами своей страны. – Полковник Парсонс обратился к шурину: – Джеймс говорит, что сражался бы с нами, будь он буром.
– За такие слова отдают под трибунал! – воскликнул майор Форсайт.
– Не думаю, что он говорит серьезно, – вмешалась миссис Парсонс.
– Конечно, серьезно, – возразил раздраженный Джеймс. – И ты, будь ты бурской женщиной, дорогая мама, стреляла бы в нас из-за копны вместе со своими соплеменниками.
– Буры – грабители и бандиты.
– То же самое они говорят о нас.
– Но мы правы.
– Они точно так же убеждены в своей правоте.
– Бог не может покровительствовать и тем, и другим, Джеймс.
– Самое удивительное – уверенность, с которой обе стороны заявляют, что пользуются Его защитой.
– Полагаю, грех сомневаться, что Бог с нами в этой праведной войне, – заявила миссис Парсонс.
– Если бы буров не обманул этот старый злодей Крюгер, они никогда не стали бы воевать с нами.
– Буры – странные люди, – заметил Джеймс. – Они предпочитают независимость привилегиям и преимуществам жителей колониальных стран… И более всего меня удивляет, что здесь люди действительно принимают Крюгера за лицемера. Правитель, который искренне не верит в себя и в свою миссию, никогда не имеет такого влияния. Если человек стремится к власти, он должен верить в себя. При этом он может быть недальновидным, нетерпимым к чужому мнению, жестоким. Своих соратников он будет подминать под себя.
– Будь Крюгер честным, он не стал бы мириться со взятками и развратом.
– Кого-кого, а уж Крюгера никак нельзя назвать ни взяточником, ни развратником.
– Каждый настоящий англичанин считает его негодяем и подлецом.
– Через сто лет Крюгера будут превозносить как патриота и героя. К тому времени мнение, основанное на чувствах, станет достоянием истории. А для такого мнения Трансвааль стоит в одном ряду с Польшей.
– Ты говоришь, как сторонник буров, Джеймс.
– Ничего подобного. Но я вижу, сколь противоречиво отношение к этой войне, и пытаюсь найти ей оправдание. Постоянно спрашиваю себя, почему пошел на войну и убивал людей, которые мне совершенно безразличны.
– Надеюсь, потому что выполнял свой долг, как офицер ее величества королевы.
– Не совсем. Я пришел к другому выводу. Я убивал людей, потому что мне это нравилось. Боевой инстинкт у меня в крови, я чувствую себя счастливым, только когда стреляю в людей. Убивать тигров – хороший спорт, но его не сравнить с убийством людей. Таково мое мнение, и оно касается лишь меня. Как член общества, я иду на войну по другой причине. Война в крови у всех существ. Она не только двигатель прогресса и цивилизации, но и условие существования. Люди, животные и растения в одинаковой ситуации. Если они не будут постоянно сражаться, их уничтожат. Никто не сидит на одной стороне и не смотрит на другую. Когда государство хочет заполучить землю соседа, оно имеет право завоевать ее… если сможет. Успех – тому оправдание. Мы, англичане, пожелали захватить Трансвааль. И потому что нас стало много, и для развития нашей торговли, и для того, чтобы демонстрировать нашу силу. В этом и состоит наше право захватить его. Что мне в этой истории кажется недостойным, так это жалкие оправдания, которые мы выдумываем.
– Если таковы твои идеалы, думаю, они просто позорны.
– Считаю их политически обоснованными.
– Думаешь, люди воюют по политическим причинам?
– Разумеется, нет. Люди просто не понимают их. Подавляющее большинство людей не способно воспринимать абстрактные идеи, но, к счастью, люди эмоциональны и сентиментальны; пилюлю всегда можно спрятать в золоченую фольгу. Это для них «Юнион Джек» и честь старой Англии обсуждают в каждой газете и смакуют в каждом мюзик-холле. Для них выдумывают все эти жестокости. По большей части их нет и в помине. Люди – дикари. Кожица цивилизации тонкая, сорвать ее очень легко, и тогда они превращаются в диких индейцев. Но как правило, они ведут себя достойно. Бур не такой уж плохой парень, и англичанин не такой уж плохой парень, но для них обоих не хватает места в той части земли, а потому один должен уйти.
– Мой отец сражался за долг и честь, и его отец сражался за то же.
– Люди всегда сражались по одной причине: чтобы защитить или захватить. Возможно, раньше они не видели этой истины за громкими словами, а теперь она открылась им. Мир и человечество не могли так радикально измениться за несколько последних лет.
Потом, оставшись наедине с полковником, его жена заметила, что он размышляет над словами сына, и положила руку ему на плечо.
– Не волнуйся, Ричмонд. Все образуется, мы должны верить и молиться.
– Не знаю, что с ним стало. – Полковник печально покачал головой. – Это не наш мальчик, Фрэнсис. Не может он быть таким черствым и бессовестным, таким… бесчестным. Да простит меня Бог за подобные слова!
– Не суди его строго, Ричмонд! Уверена, это только видимость. И не забывай, его тяжело ранили. Он еще не пришел в себя.
Полковник горестно вздохнул:
– С нетерпением ожидая его возвращения, мы не знали, что он стал таким.
Джеймс отправился на прогулку. Он шел по пустынным дорогам, полной грудью вдыхая свежий воздух, потому что дом напоминал ему теплицу. Удушливая атмосфера не давала ему дышать, мешала думать. Иногда ему казалось, что на голове лежит что-то тяжелое, давит и давит на него, принуждая опуститься на колени.
Джеймс укорял себя в несдержанности. Почему, помня о несчастьях отца и его ранах, он не развеселил его? Отец старый и слабый, но разве так уж трудно не спорить с ним, не высказывать особого мнения? Джеймс знал, что, уходя из Примптон-Хауса, оставил родителей огорченными и рассерженными, но существовал только один путь успокоить их – сдаться полностью и окончательно, разделить их мысли и поступки. Они грозили ему самой невыносимой тиранией – тиранией любви. Слишком большую дань требовали родители за то, чтобы вернуть ему любовь: он должен был отдать им свободу, тело и душу. Всем сердцем желая им счастья, Джеймс не хотел платить столь высокую цену. И потом, внезапно рассердившись, он спросил себя, почему они так уверены в своей правоте. Что за возмутительная мысль, будто старость всегда права! Они считали, будто сыновний долг состоит в том, чтобы безропотно принимать власть родителей. Не потому, что они мудрые, а потому, что старые. В его детстве и отрочестве они требовали полного повиновения и теперь ожидают того же: чтобы Джеймс разделил их предрассудки, смирился с их нетерпимостью к чужому мнению, простил им недостаток знаний или их полное отсутствие. Родителей всегда отличала эта спокойная, безмятежная, самодовольная уверенность, какая пристала бы королю, помазаннику Божьему, который точно знает, что все делает правильно.
