Миссис Клибборн заявляла, что так нельзя, что подготовленная сиделка сделает все гораздо лучше, да и Парсонсы вполне могли оплатить ее услуги. И вообще со стороны Мэри неприлично навязывать себя Джеймсу, когда тот слишком слаб, чтобы возражать.
– Не знаю, что бы мы делали без тебя, Мэри, – говорил полковник Парсонс со слезами на глазах. – Если мы спасем его, то лишь благодаря тебе.
– Разумеется, спасем! Прошу вас только об одном – ничего не говорите о том, что я сделала. Помогать ему для меня удовольствие, и я не заслуживаю, да и не хочу благодарности.
Но становилось все более сомнительно, что, несмотря на все усилия, им удастся спасти Джеймса, ослабленного раной и тяготами военной кампании. Его состояние ухудшалось. Он был в полном изнеможении и почти постоянно находился в забытьи. Щеки его ввалились, он терял связь с реальностью и утратил всякую надежду на выздоровление. При одном взгляде на его серое лицо на глаза наворачивались слезы.
Врач более не скрывал озабоченности, и наконец миссис Парсонс, оставшись наедине с ним, настояла на том, чтобы он сказал правду.
– Есть ли хоть шанс? – спросила она дрожащим голосом. – Я предпочитаю знать правду.
– Шанс очень и очень мал.
Молча пожав руку доктору Рэдли, миссис Парсонс вернулась в комнату больного, у кровати которого сидели Мэри и полковник.
– Что?
Миссис Парсонс склонила голову, и по ее щекам покатились слезы. Муж и Мэри поняли все.
– Да свершится воля Божья, – прошептал отец. – Да благословенно имя Господа!
Они смотрели на Джеймса с глубокой болью. Горечь и недовольство, которые он вызывал у них прежде, исчезли, они любили его, как и раньше, до отъезда в армию.
– Думаешь, я судил его слишком строго, дорогая? – спросил жену полковник.
Мэри взяла его руку и нежно пожала.
– Не волнуйтесь об этом. Он не таил на вас обиду.
Джеймс впал в кому, но иногда его тело дергалось, по нему пробегала судорога, словно душа хотела вырваться наружу, и пальцы комкали простыню.
– Неужели он не погиб на войне, чтобы испытать это? – беспомощно пробормотал полковник.
Но судьба больше всего любит насмехаться над бедными существами, чье будущее держит в своих руках. Она до последнего мгновения отказывает страждущим сердцам в том, к чему они стремятся, а потом вдруг изумляет их своим даром… Джеймс не умер: безмерная любовь к нему трех человек, которые изо дня в день, из ночи в ночь не покидали его, отогнала смерть. Ему стало чуть лучше, крепкое тело боролось за жизнь, собрав последние силы. Джеймс по-прежнему лежал неподвижно, но воля к жизни делала свое дело, и он пошел на поправку. Очень быстро Джеймс отступил от той опасной черты, перешагнув которую уже не возвращаются.
Его отец, Мэри и миссис Парсонс в изумлении переглядывались, не решаясь поверить в то, что им удалось спасти Джеймса. Все трое вынесли много страданий и все еще не верили своему счастью, суеверно опасаясь, как бы не случилось что-то ужасное, если они слишком рано начнут поздравлять друг друга и над их любимым Джейми вновь нависнет смертельная опасность. Но наконец он начал вставать, сидеть в саду среди густой августовской зелени, и тяжелая ноша страха свалилась с их плеч. Они уже смеялись, говорили о мелочах, о будущем. И уже не испытывали панического ужаса, глядя на Джеймса, бледного, слабого, истощенного.
Снова старые супруги благодарили Мэри за все, что она сделала. Однажды тайком они отправились в Танбридж-Уэллс, чтобы купить ей маленький подарок. Полковник Парсонс предложил браслет, но его жена ответила, что Мэри предпочла бы что-то полезное. Они вернулись с искусно сделанным дорогим несессером для письменных принадлежностей, который смущенно преподнесли Мэри. Бедняжка расчувствовалась до слез.
– Вы так добры! Я не сделала ничего такого, чтобы заслужить подарок.
– Мы знаем, это ты спасла его. Ты… ты вырвала Джеймса из когтей смерти.
Помолчав, Мэри попросила:
– Пообещайте мне кое-что.
– Что именно? – быстро спросил полковник Парсонс.
– Пообещайте никогда не говорить Джеймсу, что он у меня в долгу. Не дай Бог, он подумает, будто я взялась ухаживать за ним, чтобы поставить его в неловкое положение. Пообещайте мне это.
– Я никогда не смогу выполнить такое обещание! – воскликнул полковник.
– Думаю, Мэри права, Ричмонд. Мы обещаем, дорогая. Но Джеймс должен понимать, чем он обязан тебе, и без наших слов.
Надежды стариков ожили, и они считали теперь, что болезнь Джеймса – благодать, ниспосланная провидением. И как-то утром, когда миссис Парсонс занималась домашними делами, полковник подошел к ней, радостно потирая руки.
– Я наблюдал за ними, стоя в огороде.
Теплыми днями Джеймс обычно лежал в шезлонге, в укрытом от ветра тенистом уголке сада. А Мэри сидела рядом, читала вслух или вязала.
– Не следовало тебе подсматривать, Ричмонд. – Но улыбка миссис Парсонс говорила о том, что она простила мужа за излишнее любопытство. – Это нехорошо.
– Ничего не мог с собой поделать, дорогая. Они сидели рядышком, как два голубка.
– Разговаривали или читали?
– Она читала ему, а он смотрел на нее, не отрывая глаз.
Миссис Парсонс с облегчением вздохнула.
– Может, Господь вновь проявит к нам свое благоволение, Ричмонд.
Джеймса поражало, что он испытывал такое счастье, проводя дни с Мэри. Его выносили в сад, как только он просыпался, и Джеймс проводил там большую часть дня. Мэри, как обычно, неустанно хлопотала, стремясь выполнить любой его каприз… Он очень скоро понял, о чем вновь подумывают его родители, перехватывая их многозначительные взгляды, когда Мэри отлучалась, а он просил ее не задерживаться, или когда они беседовали, или когда она подкладывала подушки ему под спину. Соседи просили разрешения повидаться с Джеймсом, но просьбы эти он решительно отклонил, обратившись за защитой к Мэри.
– С тобой я совершенно счастлив, но, клянусь, заболею снова, если кто-то придет.
Покраснев от удовольствия и улыбаясь, Мэри ответила, что поблагодарит соседей за сочувствие. Придется сказать им, что он еще недостаточно окреп, поэтому не может принимать гостей.
– К ним я не чувствую благодарности, – заметил Джеймс.
– А следовало бы.
Теперь, когда Джеймс болел, ее манеры стали мягче, моральные нормы и высказывания – не столь категоричны. Мэри была такой же практичной, а ее воображение таким же бедным, но теперь она не так боялась сблизиться с Джеймсом. У Мэри появилась терпимость, и она прощала Джеймсу маленькие слабости, чего не допускала, когда он был здоров. Она относилась к нему как к ребенку, которому приходится уступать, несмотря на сформировавшиеся представления о жизни. Исходя из того, что ребенка можно и должно баловать, Мэри вела себя соответственно этому.
