И Джеймсу нравилась такая перемена в их отношениях. Он не сомневался, что Мэри приняла бы его предложение выйти за него замуж, и тогда все трудности, омрачавшие их недавнее прошлое, остались бы позади. И почему бы, собственно, нет? Джеймса глубоко тронула неустанная забота, которой девушка окружила его. Без нравоучений отца он знал, через что из-за него пришлось пройти Мэри. Она была сама доброта, нежность и прилагала все силы для того, чтобы он скорее поправился. Сомневаться в такой ситуации мог только последний эгоист. Привыкнув к обществу Мэри, Джеймс проникался к ней все более теплыми чувствами. Он все еще оставался слабым, и ее сила приносила ему особое утешение. Джеймс полностью полагался на Мэри и доверял ей. Он восхищался ее прямотой и честностью. Она напоминала ему гранитный камень на пустынном шотландском острове, не поддающийся ни ветру, ни дождю и снегу, ни даже времени, несокрушимый и при этом такой ранимый в своем одиночестве.
Какие глупые мысли о главенстве плоти ранее посещал его! Люди, как правило, находили его идеи нелепыми или непристойными. И возможно, были правы. В конце концов, большинство далеко не всегда заблуждается. Болезнь изменила и самого Джеймса, и его принципы. Слабый, больной, зависимый от других, он уже не считал свои прежние убеждения истиной в последней инстанции. Джеймс склонялся к тому, что гораздо легче и проще принять идеи, исповедуемые большинством людей. Иногда его мучила совесть из-за того, что он думал не так, как все. Не потому ли общество остается единым целым, что людьми руководит совесть? А если человек разделяет мнение общества, его поддерживает культура этого общества, и награда ему – успокоение. Нет ничего проще, чем разделить предрассудки людей и спокойно плыть по течению. Сколько лет нас учили, что постыдная плоть – западня для души! И остается только надеяться, что душа есть у каждого из нас, ибо наши тела, раз уж мы начали заботься о душах, далеки от идеала. Общая идея, что тело непристойно, а душа божественна, по сути, довольно здравая. Если бы она ни на чем не основывалась, человек пренебрегал бы всем, и мир покатился бы от одной катастрофы к другой. А так… люди знают: в этом мире есть нечто такое, в чем нет и быть не может полной уверенности.
Джеймс, прикованный к постели, ощущал странное безразличие. Страстность, с которой он отстаивал свою прежнюю точку зрения, теперь представлялась ему нелепой. Его желание отстраниться от того, что он называл проституцией, казалось мелодраматичным и глупым, идея чистоты – нелепостью. Если тело подобно нечистотам, как его учили с юности, не все ли равно, как и для чего им пользуются? О чем говорить, если плоть, которую ты считаешь божественной, по прошествии лет разлагается и идет на корм червям? Теперь Джеймс всем сердцем желал влиться в единый поток, именуемый обществом, и ничем не отличаться от себе подобных. Он не сомневался в том, что скоро найдет умные слова, объясняющие его перерождение. Какое значение имели его действия, если он – неприметная частичка, одна из великого множества? И гораздо лучше перестать тревожиться, оставить все, как должно быть. Люди ничуть не ошибались, утверждая, что лучшей спутницы жизни, чем Мэри, ему не найти. Как часто Джеймс говорил себе, что она – идеальная жена, добрая, всегда готовая прийти на помощь, заслуживающая абсолютного доверия. Неужели этого недостаточно?
И его женитьба на ней так порадовала бы родителей, осчастливила бы саму Мэри. Если он хочет отплатить ей за добро, почему не пойти на это? Джеймс с горечью подумал о своих былых высоких идеалах. Повседневный мир не для них. Гораздо легче и безопаснее следовать общепринятым установкам. Теперь его забавляло, что некоторые суждения, казавшиеся ему давным-давно устаревшими, другие находили самыми современными. Они полагали, что мужчина должен жениться, поскольку ему нужна домохозяйка с хорошим характером, а отнюдь не по велению божественных инстинктов Природы.
Джеймс пожал плечами и посмотрел на Мэри, которая шла к нему с письмами в руке.
– Для тебя три письма, Джейми.
– От кого?
– Посмотри. – Она протянула ему первое.
– Готов спорить, это счет. Вскрой и посмотри.
Она вскрыла письмо: счет за сапоги.
– Выбрось его.
Глаза Мэри широко раскрылись.
– Его надо оплатить, Джейми.
– Разумеется, надо, но не сейчас. Пусть пришлют счет еще пару раз. Давай следующее.
Он взглянул на конверт, но не узнал почерк.
– Вскрой его.
Письмо пришло от Ларчеров, они повторяли приглашение заехать к ним.
– Они все еще скорбят о смерти сына?
– Прошло шесть месяцев, да? – спросила Мэри.
– Наверное, за это время можно свыкнуться с горем. Нужно как-нибудь заехать. Теперь третье.
Джеймс чуть покраснел, узнав почерк миссис Уоллес. Но на этот раз письмо почти не вызвало эмоций – он слишком ослаб и ощущал полное безразличие.
– Вскрыть его? – спросила Мэри.
Джеймс замялся.
– Нет, порви его. – Потом добавил, улыбнувшись в ответ на ее безмолвное удивление: – Все нормально, я в своем уме. Порви его и не задавай вопросов, я буду тебе очень признателен.
– Разумеется, порву, если ты этого хочешь. – На лице Мэри отражалось недоумение.
– А теперь подойди к зеленой изгороди и выбрось клочки в поле.
Сделав это, она вернулась и снова села рядом.
– Почитать тебе?
– Нет, меня тошнит от «Антиквария»
[25]. Почему, скажи на милость, персонажи не могут говорить на английском, как обычные люди!
– Мы должны дочитать до конца, раз уж начали.
– Думаешь, случится что-то ужасное, если не дочитаем?
– Если уж книга, даже скучная, раскрыта, по-моему, ее обязательно надо дочитать. В ней непременно найдется что-то полезное.
– Дорогая моя, ты просто идеал добросовестности.
– Ладно, если не хочешь, чтобы я почитала, тогда займусь вязанием.
– Я не хочу, чтобы ты вязала. Лучше поговори со мной.
Мэри выглядела почти очаровательной в предвечерних лучах солнца, пробивающихся сквозь листву. Ее лицо обрело сейчас такую мягкость, словно лучи освещали его изнутри. Да и в летнем платье она была женственной и нежной.
– Ты так заботилась обо мне все это время, Мэри, – продолжил Джеймс.
Мэри покраснела.
– Я у тебя в неоплатном долгу.
– Ерунда! Твой отец постоянно говорит тебе всякую ерунду, а он обещал не делать этого.
– Нет, он ничего мне не говорил. Отец дал тебе слово? Это очень мило и так похоже на тебя.
– Боюсь, он все равно сказал больше, чем следовало.
– Думаешь, я не вижу этого сам? Я обязан тебе жизнью.
