Нет, не так все должно было быть. Смерть отца следовало прославить как завершение праведной жизни, признавая и увековечивая его достижения. Он создал компанию, которой надлежало его пережить. Но стоило ему отойти от дел – достойно, ничего не попросив для себя, – как набежали мародеры и грабители, чтобы уничтожить его наследие.
Кто они, эти могучие повелители мира, президенты далеких империй, глядящие холодными глазами на приходно-расходные «простыни», превращая их в саваны? Зимюррэй, Бранштеттер, «Маккинси» и прочие, – какому богу они поклоняются? Во имя какой великой цели они эксплуатируют своих рабочих и губят государства?
Dies irae!
[37]
Тварь живая содрогнется,
В день, что Судия вернется,
Коемужды все зачтется!
[38]Покуда остальные скорбели, Ларри пылал гневом. На себя в том числе. Отец доверил ему компанию, он обещал сберечь ее, но не смог.
Я убил своего отца.
Libera me, domine.
[39]
– Избави меня, Господи, от смерти вечной в тот страшный день, когда содрогнутся небеса и земля, когда явишься Ты судить род людской на муки огненные.
Ему было страшно одиноко в машине, ехавшей за гробом, рядом с Джеральдиной в элегантном трауре, во главе колонны автомобилей, направляющейся из Кенсингтона в Кенсал-Грин. А потом он стоял у могилы, глядя, как священник окропляет гроб святой водой, и едва не смеялся над глупым фарсом.
Моего отца здесь нет.
– Да упокоится в мире душа его, как души всех верных, ушедших милостию Божьей.
Какой милостию? Хорошие люди сломлены, а люди жестокие – торжествуют. Се лежит человек, оставленный Богом. Он создал дело ради блага ближних. Ему сказали, что малый доход – это все же доход. И солгали.
Не надо покоиться в мире, папа. Встань пред престолом небесным в гневе своем. Пробуди ярость Господа Воинств Небесных. Пришел срок судить род людской на муки огненные.
* * *
– Никак не пойму, – спрашивала Джеральдина мягко, но настойчиво. – Почему ты все-таки уволился?
– Не то чтобы я сам уволился. Я еще был на встрече, а в Лондоне уже освобождали мой кабинет.
– Но ты сказал, что уволился.
– Это так. – Эта версия позволяла Ларри сохранить остатки чести. Когда его попросили руководить кровавой расправой над компанией его отца, он отказался.
– У меня не было выбора, – устало ответил он.
Похороны окончились. Гости ушли. В высоком темном доме остались только Джеральдина и он.
– Я уверена, что ты прав, милый, – продолжала Джеральдина. – Просто я, увы, не могу этого понять. Почему ты не смог остаться и сделать все возможное, чтобы улучшить ситуацию? Я не пойму, чего ты хотел добиться, подав в отставку.
– Почему я должен был сохранить рабочее место и все блага, когда другие этого лишатся? Поступи я так, у меня бы ничего за душой не осталось. Кроме должности, зарплаты и машины. Думаешь, я смог бы смотреть в глаза коллегам, собирающим вещи со столов и плетущимся прочь, в никуда?
– Да, это я понимаю, милый. Но почему ты решил, что так лучше? Я не понимаю, как твоим коллегам поможет то, что ты тоже лишился работы.
Ларри внимательно посмотрел на жену. Она словно живет в какой-то другой далекой вселенной. Ничто ее не волнует. Она остается по-прежнему собранна и невозмутима.
– Ты жалеешь о моем статусе, зарплате и машине?
– А что, не надо? На что мы будем жить? Хотя бы этот дом нам принадлежит?
– Да, Джеральдина, – ответил Ларри, – этот дом нам принадлежит. И дом во Франции. У нас есть акции компании. Голодать не будем. Кроме того, мы еще молоды. Мы можем работать.
– Что ты намерен делать?
– Не знаю.
И тут он понял, что кое-что, по крайней мере, знает. Вместе с этим знанием пришло сочувствие.
– Джеральдина, прошу тебя! Давай перестанем притворяться.
– В чем притворяться?
Но она была напугана. Она все поняла.
– Наш брак не сложился. И не складывается. Мы не приносим друг другу счастья.
Джеральдина отвернулась. Ее била дрожь.
– Я сделала все, что смогла, – прошептала она. – Я старалась и стараюсь.
– Я знаю, что это так. Это не твоя вина. Просто так вышло. – Но, Ларри, мы все еще женаты. С этим ничего не поделать.
– Мы можем развестись.
Джеральдина ахнула, точно от боли:
– Развестись! Нет!
– Тогда ты сможешь найти человека, которого действительно сможешь любить. Ты молода. Ты красива. И ты не хочешь остаток жизни провести здесь со мной. Ты сама это знаешь.
– Но, Ларри! Святой обет! Его нельзя нарушать.
– Это просто слова.
И снова – «ах!».
– Просто слова! И церковь – просто слова? И любовь Бога – просто слова? Мы должны поступать как заблагорассудится, думать лишь о своих желаниях, жить и умирать, будто животные?
– Но, Джеральдина…
– Какая разница, если мы с тобой не настолько счастливы, насколько нам хотелось бы? Мы справимся. Мы знаем, как исполнять свои обязанности. Мы женаты. В радости и в горе, покуда смерть не разлучит нас. Мы с тобой принесли клятву. Вот что важно, Ларри. Вот камень, на котором мы стоим. Ничто и никогда этого не изменит. – Она схватила его за руки. – Мы связаны навсегда, Ларри.
– Слишком поздно, – сказал он.
– Слишком поздно? Как может быть слишком поздно?
– Я зашел слишком далеко. Мне жаль. Просто я так больше не могу.
Она разжала руки. В ее голосе послышалась горечь.
– Это Китти, ведь так?
– Нет…
– Ты никогда ее не получишь! Она замужем за другим. Я знаю, что ты любишь ее. Я всегда это знала. Думаешь, я слепа и глуха? – Боль и гнев исказили ее черты. – Каково, думаешь, мне было видеть, как ты ухлестываешь за ней, играя в свои детские игрушки? Но я сказала хоть слово? Ни единого! Каково мне было знать, что мой муж любит другую женщину? Но я хоть раз просила тебя не оскорблять меня ее присутствием в моем доме? Никогда! Ни разу! Я твоя жена. Я понимаю свой долг. Но понимаешь ли ты свой? Ибо, поверь мне, ради спасения своей бессмертной души ты должен исполнять свой долг! Она тебе не достанется, Ларри. Неужели ты готов пожертвовать бессмертием души, готов вечно гореть в аду ради какой-то глупой бабенки?
– Да, – ответил Ларри.
