В главном доме, где отопительная система куда новее и вода в трубах не замерзла, уборными еще можно было пользоваться. Эд больше не выносил горшков, о чем даже жалел:
– Даже обидно. Я все ждал, когда снег растает и вокруг дома проступят экскременты середины двадцатого века.
Суровая зима заперла их в такой тесноте, что Ларри никак не мог улучить момент и поговорить с Китти наедине. Поскольку заехал он лишь на выходные, то не взял ни красок, ни кистей. Теперь, когда выходные растянулись на три недели без надежды на скорую оттепель, большую часть времени он проводил в Дубовой гостиной, устроившись у камина и перечитывая «Войну и мир». Едва он расправился с первым томом, за него принялась Китти. И вновь начался давний спор, могут ли положительные герои быть привлекательными. В этот раз обсуждали Пьера Безухова.
– Он такой толстый, – сказала Китти, – и такой неловкий, и такой наивный.
В особенности ее возмущал брак с красивой, но холодной Элен.
– Всего лишь из-за ее груди. Это же глупо.
– Я клянусь тебе, он исправится, – уверял Ларри. – Ты его даже полюбишь.
– Я люблю князя Андрея.
– Еще бы!
– А ты любишь Наташу.
– Обожаю. С той минуты, когда она вбежала к взрослым, не в силах перестать смеяться. Но знаешь, что странно? Толстой вполне четко обозначил, что она не очень красивая. Но когда я пытаюсь представить ее, мне она кажется невероятно привлекательной.
– Да что ты! Конечно, она красивая.
– Смотри. – Ларри взял книгу у нее из рук и нашел нужную страницу. – Черноглазая, с большим ртом, некрасивая, но живая девочка.
– О, но она пока еще ребенок – ей всего тринадцать. Она вырастет и станет красавицей. Вот увидишь!
* * *
К середине февраля по радио сказали, что шахтеры Южного Уэльса работают полную смену даже по воскресеньям. Груженные углем суда наконец-то смогли подойти к причалам. Оттепели по-прежнему ничто не предвещало. Но железная дорога заработала, и все уверяли друг друга, что стуже скоро конец.
Китти и Ларри остались наедине у камина в Дубовой гостиной. Ларри заложил страницу, закрыл книгу и опустил на пол.
– Завтра мне нужно возвращаться в Лондон. Мои каникулы затянулись.
– Но мы так и не поговорили как следует, – вздохнула Китти и тоже отложила книгу. – Мне так хорошо, когда ты здесь, Ларри. Когда ты уедешь, мне будет тоскливо.
– Ты же знаешь, я всегда возвращаюсь.
– Правда? Всегда?
– Я же настоящий друг.
– Слишком короткое слово, – Китти чуть улыбнулась, – «друг». Хотелось бы другого слова, поточнее. «Друг» – это что-то легковесное, тот, с кем просто болтаешь на вечеринке. А ты для меня куда важней.
– Ты для меня тоже.
– И мне не понравится, если ты женишься. На ком бы то ни было. Но тебе конечно же пора. Я не такая эгоистка, чтобы этого не понимать.
– Беда в том, что я каждую девушку невольно сравниваю с тобой.
– Да ну тебя! Тоже мне беда. На свете полно девушек гораздо интересней меня.
– Пока ни одной такой не встретил.
Она не отвела глаз, не притворилась, будто не понимает.
– Просто скажи, что ты счастлива, – попросил Ларри.
– Зачем? Ты ведь знаешь, что это неправда.
– А если попытаться что-то изменить?
– Нет. Я уже столько передумала. И решила: такова моя доля. Да, знаю, звучит мрачно, будто какой-то тяжкий долг. Но тут другое. Помнишь, ты как-то спросил, хочу ли я совершить в жизни что-нибудь достойное и благородное? Да, хочу. Я люблю Эда, я никогда не изменю ему и не причиню боль. Вот то, что я обязана сделать. Не важно, счастлива я или нет.
– О Китти.
– Только не надо меня жалеть. Это невыносимо.
– Это не жалость. Я не знаю, как назвать. Сожаление. Досада. Как бессмысленно! Ты такого не заслуживаешь.
– Почему я должна быть счастливее остальных?
– Невыносима сама мысль – что все могло сложиться совсем иначе.
– Зачем так думать? – ласково произнесла Китти. – Свой выбор я сделала. Я выбрала Эда. Зная, какая в нем живет печаль. Может, потому и выбрала. И я действительно его люблю.
– Но разве обязательно всю жизнь любить единственного человека?
– Зачем об этом думать? Ничего уже не поделаешь.
– Китти…
– Не надо, прошу тебя. Не заставляй меня говорить еще что-то. Нельзя быть жадной эгоисткой. Ты для меня больше чем друг, Ларри. Но я не должна за тебя цепляться. Больше всего я хочу, чтобы ты нашел человека, который сделает тебя счастливым. А потом я буду желать лишь того, чтобы эта женщина разрешила нам остаться друзьями. Я не вынесу, если потеряю тебя насовсем. Пообещай, что всегда будешь моим другом.
– Пусть это и легковесное слово.
– Пусть.
– А друзья любят друг друга, Китти?
– Да, – ответила она, глядя ему в глаза. – Очень любят. – Тогда обещаю.
* * *
В тот день Китти пела им в малой столовой, аккомпанируя себе на пианино, – «Ясеневую рощу» и «Выпей за меня».
И жажду, что в груди моей,
Вином не утолишь…
Ларри не сводил с нее глаз. Она играла на слух, а пела по памяти, чуть наморщив лоб.
Потом, по просьбе Эда, запела «Широкую реку»:
Есть в мире корабль,
Что летит над волною,
В глубокие воды
Он может зайти.
Вот только любовь
Глубже, чем море.
Плыву иль тону?
Ответ не найти.
Маленькая Памела, не проникнувшись печальными песнями, потребовала «Бутылочку мою».
Ха-ха-ха!
Ты да я,
Как люблю тебя,
Бутылочка моя!
Утром, когда Ларри уходил в Льюис по заснеженной дороге, нежный голос Китти все еще звучал в его памяти и ясные глаза глядели на него поверх пианино.
23
Лондон притих и почти опустел. Снег на улицах сделался грязно-бурым. Редкие такси дребезжали на сколотых льдинах. Пешеходы брели по тротуарам, наглухо закутавшись в пальто, натянув шапки на уши и уставившись под ноги, чтобы не поскользнуться. Деловая жизнь замерла, будни стали похожи на воскресенья.
Ларри вернулся к себе в Кембервелл, зажег газовый камин. Тот едва горел. При таком давлении в газовой трубе комната прогреется не скоро. К чему бы Ларри ни прикоснулся, все ледяное: постельное белье, книги, картины. Глянув на полотно, начатое перед отъездом в Сассекс, он вдруг понял, что оно мертво. Как и вся эта комната: она не ожила, несмотря на его возвращение.
