– Потанцуем? – пригласил он.
Китти подала ему руку, он обнял ее за талию. И они двинулись, кружа по паркету и прижимаясь друг к другу, а высокий и чистый тенор выводил немудрящие слова:
Если не любовь,
Что тогда со мной?
Что лишает слов
И крадет покой?
Эд и Китти медленно скользили по кругу от окон до камина. Китти опустила голову мужу на плечо и, ощутив щекой его дыхание, чуть не заплакала.
Отчего во мне
Все теперь дрожит?
Что сжигает сердце в безумном огне,
Голову кружит?
Он наклонился к ее губам, продолжая танцевать. Когда Китти вновь подняла глаза, то увидела улыбающуюся Луизу, стоящую в дверях рядом с Памелой.
Если не любовь,
То зачем бы вдруг
Имя вновь и вновь
Я твое повторял, нежный друг?
Твердо знаю я,
Веря и любя:
Не любил никто
Так, как я тебя
Песня закончилась, и они замерли у камина.
– Моя пластинка, «Инк Спотс», – сказала Луиза. – Люблю ее.
– Но зачем вы танцуете? – спросила Памела.
– Папа захотел.
– Хочу танцевать, – потребовала Памела.
Эд снова пустил пластинку и танцевал с Памелой. Малышка, наморщив лоб, старалась не отставать. Одну руку Эд положил дочери на плечо, другой держал за руку и глядел вниз, опасаясь наступить ей на ногу. Он вел партнершу с мрачной осторожностью. И Китти чувствовала еще большую любовь и нежность, чем когда она сама танцевала с Эдом. Он ничего не сказал об их размолвке, но ничего и не нужно было говорить.
* * *
Самый сильный снегопад случился под конец зимы, в первый вторник марта. Метель бушевала и день и ночь, до самой среды. И снова деревенские мужчины, кто на тракторе, кто с лопатами, отправились расчищать дороги, беспрестанно ругая погоду. Но с началом следующей недели внезапно пришла оттепель. Воздух чуть прогрелся, и опостылевший снег начал таять.
Эд отправился в Лондон, едва пошли поезда. Когда он уезжал, холмы Даунс были еще белыми. Потом на несколько дней зарядили дожди, и остатки снега, оголяя серую землю, обратились в лужи.
Вернувшийся к работе почтальон принес письмо от Ларри.
Я принял приглашение Маунтбеттена и поехал в Индию! Когда вы это прочтете, я буду уже в пути. Я не совсем уверен, как мне жить дальше, но сейчас, кажется, самое время уехать из Англии. Как обустроюсь, напишу и обо всем расскажу. Надеюсь, все вы благополучно пережили эту ужасную зиму и, когда мы снова встретимся, над Сассексом будет сиять солнце.
Часть третья
Независимость
1947–1948
26
Вице-король и его команда добирались до Индии на двух «Авро-Йорках». Второй самолет, на борту которого находился глава администрации лорд Исмей по прозвищу Мопс и большинство новых сотрудников, включая Ларри Корнфорда, летел дольше, делая ночные остановки на Мальте, в Фай-еде и в Карачи. По пути Исмей и Эрик Мьевилль, глава дипломатического представительства, открыто обсуждали предстоящие трудности.
– Дики не хотелось туда лететь, – говорил Мопс Исмей. – Индийцы настроены против него. И нас всех наверняка перестреляют. – Он замолчал, а потом добавил, заметив, что разговор пошел не в то русло: – Не волнуйся, Дики из ребят, рожденных под счастливой звездой. Люблю работать на везунчиков.
Трехдневный перелет до Карачи измотал всех.
– Уже пожалел, что согласился? – спросил Руперт Бланделл у Ларри, когда они вышли из самолета на раскаленную полосу военной базы Маурипур.
– Ничуть, – ответил тот. – Все так интересно!
– Это мой седьмой перелет между Англией и Индией, – заметил пресс-атташе Алан Кемпбелл-Джонсон, краем уха услышав их разговор. – Поверьте мне, восторг проходит, и очень быстро.
На ночлег остановились в клубе при авиабазе. Ларри оказался в одном номере с Рупертом. Потолочный вентилятор вяло гонял влажный ночной воздух. Изнемогая от жары, они лежали поверх простыней в одних трусах и уже не надеялись уснуть.
– Постепенно привыкнем, – утешал Руперт.
– Господи, как хочется надеяться.
– Я и за сестру слово замолвил, вскоре она присоединится к нам. Начинаю думать, что зря это сделал.
– Когда она должна приехать?
– Через три недели. На это время назначен перелет для членов семьи.
Ларри оживился. Он был совсем не прочь снова встретиться с сестрой Руперта.
– Она будет среди обслуживающего персонала?
– Нет, нет. Скорей, едет забавы ради. Но уверен, что работа для нее найдется. – Его голос стал чуть тише. – Между нами говоря, один парень довольно жестоко с ней поступил. Так что сердце ее теперь разбито, и смена обстановки пойдет на пользу.
– Со мной тоже случилось нечто подобное, – признался Ларри.
– Сочувствую. Но боюсь, людям это свойственно.
– Всем, кроме тебя, Руперт. Не верится, что ты хоть раз в жизни снизошел до сердечных треволнений.
– Думаешь, я духовно выше любви? – усмехнулся тот.
– Нет, – смутился Ларри, – не в этом смысле. Просто ты всегда казался мне… самодостаточным, что ли.
– Это да, – согласился Руперт. – Видимо, я стал эгоистом. Стал ценить то, что предпочитаю называть свободой. – И, помолчав, добавил: – Однажды у меня намечалось кое-что. Как раз под конец войны. Но не сложилось.
Он умолк, а Ларри не стал выспрашивать. Со временем он проникся уважением к этому застенчивому и тонкому человеку – легкой добыче насмешников, – которого, при всей его кажущейся наивности, мир словно бы не затронул.
– А как там твой друг Эд Эйвнелл? Что Крест Виктории получил?
– Он женат. Занимается продажей вина.
– Я, бывает, думаю о нем. Конечно, я помню его по школе. Готов поспорить, он женился на красивой девушке.
– Очень красивой.
– Видимо, я вспоминаю о нем, потому что он моя полная противоположность. Красивый, уверенный в себе, девчонкам нравится. Я бы многое отдал, чтобы хоть на день оказаться в его шкуре.
– У Эда свои проблемы.
Они замолчали и, лежа в раскаленной темноте, слушали, как под потолком щелкает вентилятор.
На следующий день все вновь погрузились на «Авро-Йорк». Предстоял последний этап – над пустынями Синд и Раджпутана до Дели.
– Когда видишь, сколько пустынь на земле, – заметил Алан Кемпбелл-Джонсон, – начинаешь чуть больше ценить наш крохотный зеленый островок.
