Рядом с Эвереттом и я весьма уверенно шла по коридору лечебницы. Сейчас, сейчас все ему подчинятся; иначе и быть не может. Когда Эверетт скрылся в кабинете заведующей, дежурная на рецепции вскинула бровь – дескать, твой? Покривив уголок рта, дала понять: «Хорош».
Я кивнула: «Еще бы».
Затем оценивающий взгляд сместился на меня, осудил одежду не по размеру, растрепанный хвост; пожалуй, отметил и дрожь в руках.
– Я пришла к отцу. Его зовут Патрик Фарелл, – сказала я.
– Секундочку. – Дежурная взяла телефонную трубку.
Медсестра, та же, что и в первый день, проводила меня в общую комнату, где папа раскладывал пасьянс – вроде солитер, но правила у папы явно были свои собственные.
– Смотрите, Патрик, кого я вам привела. Вашу дочку!
Папа поднял взгляд, улыбнулся широко, осмысленно.
– Привет, Ник.
Простая фраза – а есть ли что прекраснее?
– Вы сегодня популярны, Патрик, – сказала медсестра и собралась уходить.
Я схватила ее за руку.
– Кто еще здесь был? Полиция, да?
– Полиция? – опешила медсестра.
Уставилась на мои пальцы, вцепившиеся ей в рукав. Я отдернула руку.
– Нет, не полиция. Один парень, он всегда с вашим отцом обедает.
Медсестра разгладила рукав, словно он помялся от моей хватки.
– Дэниел? – спросила я, взглянув на папу.
Она покачала головой.
– Нет, не ваш брат. Другой парень. Патрик, кто к вам по пятницам приходит, а?
Папа забарабанил пальцами по столу, улыбка сделалась плутовской.
– А это мой секрет.
Мне оставалось только улыбнуться медсестре: мол, юморист у меня папочка.
– Так кто к тебе приходил, папа?
– Он просил не говорить.
Папа рискнул рассмеяться. Медсестра подмигнула ему, обратилась ко мне:
– Шатен с синими глазами. Симпатяга. Всегда джинсы носит и рабочие ботинки…
Я повернулась к папе.
– Тайлер, что ли?
Медсестра похлопала папу по плечу и удалилась. Папа собрал свой пасьянс, стал тасовать карты, затем – сдавать. Похоже, затеял кинг.
– Пап, какого черта Тайлер к тебе ходит?
– А почему бы Тайлеру ко мне и не ходить? У тебя что, эксклюзивное право на дружбу с Тайлером Эллисоном? Твой ход.
Он кивнул на веер карт в моей руке, я пошла с туза, попыталась расслабить плечи, подольше удержать папу в настоящем.
– Не думала, что у тебя с Тайлером общие интересы.
Папа нахмурился, оглядел свои карты, пошел с бубновой пятерки.
– Будь внимательна.
– Я и так внимательнее некуда. Скажи, что Тайлеру от тебя нужно?
Я отложила карты, попыталась поймать папин взгляд. Он пожал плечами, отвел глаза.
– Ничего не нужно. Он просто так приходит.
Папа многозначительно указал на мою руку; удерживал жест до тех пор, пока я не взяла карту наугад.
– Он славный парень, Ник. Кажется, здешняя кухня ему по вкусу.
Папа обвел глазами комнату, добавил почти кокетливо:
– А может, приглянулась медсестричка, которая по пятницам дежурит. Не знаю. Тайлер приходит обедать.
Я покосилась на стол у входа, где скучала медсестра. Ниже меня ростом, униформа сидит мешковато, помада вылезает далеко за линию губ – а все-таки привлекательная девица. Темные волосы гладко причесаны. Совсем молоденькая. Бойкая.
– Значит, он просил мне не говорить?
– Именно.
Двойка червей.
– А почему? Что за тайны, если он просто так приходит? Сам подумай, папа.
Двойка пик.
– Тебе все равно, – произнес папа, ударив по столу веером карт.
Что он имел в виду – игру или Тайлера, – я не поняла.
Явилась новая группа пациентов, медсестры забегали, стали доставать для них настольные игры. Наше с папой время истекало. Папа сгреб карты, перетасовал. Я накрыла его руку своей.
– Нам нужно поговорить.
– Мне казалось, мы этим и занимаемся.
– Послушай, мы кое-что предприняли. Полицейские больше не будут приставать к тебе с вопросами. Ты тоже не теряйся. Не отвечай. Если что – сразу сообщи нам. Или медсестре. Или доктору. Копы права не имеют. А ты с ними говорить не обязан. Понимаешь?
– Я… Конечно. Нет. Я с ними и не говорил.
«Еще как говорил».
– Я был никудышным отцом, Ник. Я раскаиваюсь.
– Папа, не надо…
– Я действительно раскаиваюсь. Теперь, когда ничего не изменить, я все очень ясно вижу. Ведь ничего не изменить, да?
Я покачала головой. «Ничего не изменить, ничего».
Папа постучал себя по виску.
– Как думаешь, это мне расплата?
Хороша расплата – слабоумие за то, что на отцовские обязанности плевал.
– Ты не был ни злым, ни грубым.
Это правда. Папа меня смешил, давал кров и пищу, ни разу руку на меня не поднял, ни разу голос не повысил. Зачем же придираться? В глазах большинства мой отец – воплощенная добродетель.
Он подался ко мне, снова взял за руку.
– Ник, ты довольна жизнью?
– Да, – сказала я.
Все, что мне нужно для счастья, осталось в Филадельфии – приезжай и бери. Целая жизнь – устроенная, благополучная.
– Ну и хорошо, – сказал папа.
Я сжала его пальцы.
– Это не расплата. Тебе не за что так расплачиваться.
Он принялся барабанить пальцами по столу в темпе ускоренного марша. Наклонился ко мне, понизил голос до свистящего шепота:
– Послушай, Ник. Я вынужден платить. Вынужден.
– Я все улажу, папа. Не говори больше об этом. Ничего и никому. Обещаешь?
– Обещаю.
Я знала: обещания хватит на час-полтора.
– Папа, сосредоточься. Постарайся запомнить: никому, ни словечка.
– Ник, я все помню.
Он поднял взгляд. Глаза были как у ребенка, глаза ждали: вот сейчас Ник все объяснит. Я покосилась на свою руку, лежавшую поверх папиной, на старческие пятна, усеявшие тыльную сторону. На свои собственные веснушки.
– Папа, тебя хотят отвезти в полицейский участок для дачи показаний. Пожалуйста, перестань болтать. Очень тебя прошу.
Он открыл было рот, но я жестом его остановила. Потому что за папиной спиной, в дверях, стоял Эверетт, ища меня глазами. Я вскинула руку, папа проследил за моим взглядом.
