Джексон помолчал, покосился на Эверетта, внимательно изучавшего меню, щурившегося – свет был тусклый.
– Это еще что за тип?
– Эверетт. Мой жених.
Джексон выпучил свои вечно воспаленные глаза. Я продолжала:
– Ты Тайлера не видел? Мне нужно с ним поговорить.
– И для этого ты сюда своего женишка притащила? Знаешь, Ник, это жестоко. Даже для тебя.
Я вздрогнула.
– Дело срочное.
– Ник, я его не видел. – Джексон с размаху поставил стакан и бутылку на барную стойку. – Кстати, этими вот штучками, – он кивнул на Эверетта, – внимание Тайлера ты не привлечешь.
Я глотнула водки с тоником и попросила, указывая на стакан:
– Будь добр, проследи, чтобы нам все время подносили.
Пока я делала заказ, Эверетт не сводил с меня глаз, а едва удалилась официантка, выдал, кривя рот (алкоголь, что ли, уже подействовал?):
– Никогда ты при мне ни с кем так не разговаривала. Кроме меня самого. Очень забавно.
На самом деле у меня выговор куда слабее, чем у большинства местных. Папа не в наших краях родился. Мама – местная, но она уехала еще в детстве. Вырвалась. Закончила школу, встретила папу. После рождения Дэниела вернулась в Кули-Ридж. Говорила, хочет растить детей там, где сама росла, где жили и умерли ее отец и мать. Рядом с ними она и похоронена. Сама я давно научилась маскировать южный выговор, даром что он и был-то далеко не махровый. Старалась произносить слова отрывисто, укорачивать гласные, купировать протяжное южное «я-а-а». Культивировала непринужденную деловитость. Я не избавилась от выговора, но он стал неопределенным; вроде и не коренная филадельфийка, а поди пойми, откуда родом.
Южный выговор проявлялся, лишь когда я перебирала с алкоголем – что бывало редко. Сейчас он просочился бог весть откуда.
– Задумала напоить меня и воспользоваться моей беспомощностью, да, Николетта? – спросил Эверетт.
Ему досталась натянутая улыбка.
За обедом я глаз не сводила с открытой двери. Меня душил гнев на Тайлера. На его отсутствие. На визиты к папе, на вопросы, которые остались без ответов, на картинку, которую подсовывало воображение: Тайлер глядит на мобильник, видит мой номер, решает не реагировать.
Мы покончили с бургерами, а Эверетт опрокинул третью по счету двойную порцию водки с тоником, когда появился Тайлер. На миг он застыл в дверях, оглядел зал, заметил меня, заметил Эверетта – и ушел.
– Я на минутку, – сказала я. – Носик попудрить.
Эверетт сидел спиной к двери и не мог видеть, как я, растолкав локтями толпу, свернула направо, вместо того чтобы обогнуть барную стойку (туалеты помещались за ней).
– Постой! – окликнула я, но Тайлер продолжал подниматься по лестнице. – Нужно поговорить!
Он остановился, спросил, не оборачиваясь:
– Это он и есть?
Я живо подскочила к нему, заговорила полушепотом:
– Ты что, к моему отцу ходишь? Зачем, Тайлер?
Он обернулся. Мы оказались слишком близко друг от друга. Я вжалась в перила.
– Чего? А, понял. У нас там объект поблизости. Раз в неделю выбираюсь перекусить. Твоему отцу одиноко. Я – не самая плохая компания.
– Моему отцу одиноко? Пытаешься пробудить во мне чувство вины?
– Нет. Никакое чувство я в тебе пробудить не пытаюсь.
Он тоже заметил, что мы слишком близко стоим, вдохнул, отступил на шаг.
– Твоя мама умерла, твой отец с этим не справился. Все ясно-понятно. Ты ему ничего не должна. Никто тебя не винит.
– Причина же не в том, что я не… У меня работа, у меня своя жизнь. Не могу я здесь торчать только потому, что мой отец в прямом смысле до потери памяти допился.
Тайлер кивнул.
– Конечно, Ник. Передо мной можешь не оправдываться. Я сам решил его навещать.
– Он сказал, ты просил его мне не говорить, – выпалила я.
Что-то это да значило. У Тайлера была какая-то тайна.
– О чем ты, Ник? Он правда так сказал? – Тайлер запрокинул голову, стал смотреть в потолок. – Пустяки. Мы просто болтали. Он не обязан тебе все разговоры пересказывать, Ник.
Я ткнула пальцем ему в грудь.
– Не лги мне.
Тайлер заиграл желваками.
– Я тебе никогда не лгу. Ты знаешь.
Было время, я в этом не сомневалась. Было время, я никому так не доверяла, как Тайлеру. Но факт оставался фактом: Тайлер не сказал мне, что навещает моего отца; Тайлер не хотел, чтобы я об этом узнала.
– Просто скажи: почему?
– Он – твой отец; у нас с тобой были отношения. Ты уехала, он остался. В отличие от тебя, я не вычеркиваю людей из своей жизни, если они перестают туда вписываться. Что здесь непонятного, Ник?
«Когда они перестают вписываться в мою жизнь».
– Я уже десять лет не с тобой. Мой отец – больше не твоя забота.
Целое мгновение мне казалось, что Тайлер начнет возражать. Перечислит мои заблуждения, разложит все по полочкам. А он рассмеялся. С закрытыми глазами, и рот у него сложился не в улыбку, а в гримасу.
– Ладно. Проехали.
Поднялся на одну ступеньку, достал ключи.
– Десять лет, говоришь? Честное слово, мне казалось, гораздо меньше.
Тайлер снял с брелока один ключ – мой ключ – и бросил мне, но я не стала его ловить. Ключ с лязгом упал в лестничный проем, вызвав эхо.
– Слушай, Ник, у меня дел полно. Будь добра, посторонись.
И тут я ощутила это – как удар под дых, как напоминание: есть кое-что, что упускать нельзя. А я упустила. В очередной раз.
Жестом я попыталась остановить Тайлера. Вскинула руку – он ее не увидел, он глаз не раскрыл.
– Уведи его, Ник. Я хочу посидеть как человек, выпить уже, наконец, а он там торчит.
– Тайлер…
– Не надо, Ник. – Он махнул в сторону бара. – Не могу я… – Рука бессильно упала. – Слушай, давай по-человечески. Ты просила, чтобы я оставил тебя в покое; теперь я о том же самом прошу. Что тут непонятного?
И вот мне снова восемнадцать, я рву со своим парнем. Звон ключа по цементу, эхо из замызганного лестничного колодца – как финальные аккорды. У нас с Тайлером не было официального разрыва – не знаю, по чьей вине. Я сбежала; Тайлер прикинулся, что я ничего подобного не сделала. О прекращении романа мы не заявляли. Сейчас это кажется странным, но самые продолжительные и значимые отношения в моей жизни действительно складывались из разрозненных эпизодов. Наверное, раз мы не удосужились расстаться по всем правилам, значит, эти десять лет были вместе. Просто я уехала. Люди перестали вписываться в мою жизнь, и я оставила их за бортом.
