Тревор распахнул свою дверь. Тот, второй, протянул мне руку и сказал «Эверетт», будто слова Тревора не считались.
К моменту выхода из квартиры 4А я успела рассказать Эверетту о папе и о заведении, и он одобрил наши с братом действия. Еще я рассказала о лопнувшей покрышке, о дожде и о своих планах на лето, когда у меня длинный отпуск. Полегчало. Наверняка причиной была водка, но хотелось думать, что причина – Эверетт. Тревор все это время храпел на диване.
– Мне пора, – сказала я.
– Я тебя провожу, – сказал Эверетт.
Голова кружилась, мы молчали. Моя рука легла на дверную ручку. Эверетт продолжал стоять рядом. Ну и что в таких случаях делают взрослые дяденьки и тетеньки?
– Хочешь зайти?
Он не ответил, но последовал за мной. Застыл в лаконичной кухне, откуда хорошо просматривалась моя студия-лофт – единственная комната с окнами до потолка, с прозрачными шторами, закрепленными прямо на трубах, отделяющими спальную зону. Кровать была не застелена, она как бы приглашала; я ее видела сквозь шторы и знала, что Эверетт видит то же самое.
– Вау, – сказал он.
Конечно, это «вау» относилось к мебели. Я ее выуживала по комиссионкам и блошиным рынкам, меняла обивку и собственноручно красила в яркие цвета.
– Чувствую себя Алисой в Стране чудес, – сказал Эверетт.
Я сняла туфли, облокотилась на разделочный стол.
– Ставлю десять баксов, что ты «Алису» не читал.
Эверетт улыбнулся, открыл мой холодильник, достал бутылку воды и сказал:
– Выпей меня.
Я рассмеялась.
Тогда он вынул визитную карточку, ткнул пальцем в номер телефона, склонился ко мне, на миг коснулся губами моих губ и произнес:
– Набери меня.
И я это сделала.
* * *
Я уже думала, что никогда не выеду из Виргинии: белые фермы среди холмов, стога сена среди пастбищ. Наконец, горы: дорожные ограждения, предупредительные знаки «Включить противотуманные фары», перебои в работе радио. Путь перевалил за половину; казалось, оставшееся расстояние растягивается пропорционально расстоянию преодоленному. Принцип относительности.
Дóма и ритм другой. Люди движутся медленнее, меняются меньше, даже за десять лет. Кули-Ридж держит тебя за ту, кем ты всегда была. Я почти не сомневалась: стоит свернуть с хайвея, нырнуть под мост, выехать на главную улицу – и сейчас появится Чарли Хиггинс или кто-нибудь из его присных, прислонившийся к ободранной стене супермаркета «Си-Ви-Эс». Сейчас я увижу, как Кристи Поут кадрит моего брата, а он прикидывается, что не замечает – хотя оба давно состоят в браке, причем не друг с другом.
Может, дело во влажности воздуха; воздух в наших краях что сироп на полу – подошвы отрываешь с вязким чмоком. Может, дело в близости гор: их формирование заняло тысячу лет, плиты потихоньку движутся под землей, деревья выросли и окрепли задолго до моего рождения и останутся после моей смерти.
Эффект котловины: пока сидишь внизу, ничего не видишь, кроме подножий гор и леса. Да, наверно, так.
Еще плюс десять лет и сто миль – и я пересекла границу штата. «Добро пожаловать в Северную Каролину!» Деревья мощнее, воздух гуще. С возвращением, Ник.
Детали в углах поляроидного снимка обретают четкость, мозг перезагружается, воспоминания всплывают кадр за кадром. Призраки обретают плоть. Коринна бежит по обочине передо мной, голосует: ноги блестят от пота, юбка надувается ветром от пронесшейся машины. Байли отстраняется, дыхнув алкогольными парами. Или это от меня водкой пахнет…
Я разжала пальцы, которые секунду назад цеплялись за край кабинки чертова колеса. Захотелось коснуться их – Коринны и Байли. Заставить Коринну обернуться и сказать: «Не дрейфь, Байли», а затем поймать мой взгляд и улыбнуться. Но обе слишком быстро растаяли – впрочем, как и все прочее; осталась только боль утраты.
Плюс десять лет, плюс еще двадцать миль – и я вижу наш дом. С фасада. Заросшая подъездная дорожка, сорняки пробиваются сквозь слой гравия. Экранная дверь с треском распахивается. Голос Тайлера: «Ник?» Это уже не совсем воспоминание, это ближе, чуть ближе к реальности.
Я почти приехала.
Знакомые трещины на асфальте перед нашим поворотом, слева от светофора.
На углу новенький, заляпанный свежей грязью плакат: ежегодная ярмарка. Сердце подпрыгивает.
Вот и супермаркет сети «Си-Ви-Эс». Группка тинейджеров подпирает стенку, как раньше подпирал ее Чарли Хиггинс с компанией. Магазины на главной улице стоят по-прежнему, только трафаретные надписи на витринах не раз поменялись со времен моей юности. Лишь «Келли» как был пабом, так и остался; этакая веха, межевой знак, местный ориентир. Начальная школа, напротив нее – полицейский участок, где в самом дальнем шкафу пылятся папки с делом Коринны. Все свидетельства, все вещдоки свалили в коробку, задвинули в угол – потому что куда еще было девать Коринну? Она затерялась среди бумаг, забылась со временем.
Далее: электрические провода на столбах по обочине; церковь, которую посещали все – и протестанты, и прочие. За церковью – кладбище. Коринна заставляла нас задерживать дыхание, когда мы проезжали мимо кладбища. Заставляла распластывать ладони на потолке грузовика, лезла целоваться с двенадцатым ударом церковных колоколов. Не дышать рядом с покойниками, ни-ни. Даже после маминой смерти не унялась. Будто смерть – суеверие, плохая примета; будто ее можно перехитрить, если бросить щепоть соли через плечо или скрестить пальцы за спиной.
Я взяла сотовый и позвонила Эверетту. Попала на голосовую почту; впрочем, иного я не ожидала.
– Добралась, – произнесла я. – Уже на месте.
* * *
Дом я нашла точно таким, каким представляла все девять часов пути. Тропа от подъездной дорожки к фасадному крыльцу прекратила свое существование, Дэниел раскатал ее, приплюсовал к парковочной площади. Свой внедорожник он поставил под навесом, с самого краю, чтобы освободить место для моей машины. Сорная трава царапала мне икры, пока я на нетвердых ногах шагала с камня на камень, оскальзываясь, потому что камни были давно отшлифованы подошвами. Сайдинг цвета слоновой кости местами потемнел, местами выгорел на солнце; рябил перед глазами, заставлял щуриться. На полпути от машины к дому я начала составлять список важных дел: одолжить водяную пушку, найти косильщика с газонокосилкой, купить пару-тройку ярких горшечных растений для крыльца…
Я все еще щурилась, заслоняясь ладонью, когда из-за угла вышел Дэниел.
– Слышу – вроде твоя машина.
Волосы у него были длиннее, чем мне помнилось, – до самого подбородка. Такую же длину носила я, прежде чем уехать насовсем. Дэниел в то время стригся очень коротко, потому что как-то, когда он малость подзарос, ему сказали, что мы с ним похожи.
Теперь, когда Дэниел отпустил волосы, они казались легче, светлее; брата скорее назвали бы блондином, чем русым. Мои волосы, наоборот, с годами потемнели. Как и я, Дэниел еще не успел толком загореть, но ходил голый до пояса, и вот плечи приобрели под солнцем кирпичный цвет. За то время, что мы не виделись, он похудел, лицо стало резче и выразительнее. Теперь уже мы с ним едва ли сошли бы за родных брата и сестру.
