Слово запрыгало по камням, отталкиваясь от стен, будто мячик. Я кашлянула, предприняла вторую попытку:
– Аннализа!
Ничего, кроме эха.
Я подступилась к воротам с другого угла, стала дергать металлические прутья, что шли параллельно стене; искать изъян. Я трясла их, пока с поляны не донесся девчачий голос:
– Ты тоже это слышишь, да?
Я поспешила скрыться за деревьями, пока меня не обнаружили.
* * *
На миг меня охватила паника – неужели заблудилась? Я ведь сто лет одна по лесу не гуляла. Но в памяти всплыли и наша с Тайлером поляна, и тропа, на которой мы, нетерпеливые, обычно встречались. Я пошла на шум речной воды, к дому.
Потная от того, первого прилива страха, измазанная землей, я выбралась к нашему участку.
На подъездной дорожке стояла машина Дэниела. Я замерла, не смея шагнуть во двор. Прокралась к задней двери, ведшей на кухню, прислушалась, вычисляя, где именно сейчас находится брат. Он говорил по телефону, топал довольно громко.
– Просто скажи, у тебя она или нет.
Пауза. Шаги по дощатому полу.
– Не ври. Скажи, что она в порядке. Мы поссорились, и она… она… Не знаю. Обиделась, наверное.
Снова шаги.
– Да нет же, я приехал, смотрю – машина на месте, вещи тоже, а ее самой нет.
– Дэниел, ты?
Я вошла через заднюю дверь, так же, как и уходила. Он шагнул из-за угла, все еще с мобильником возле уха.
– Ладно, проехали, – сказал Дэниел, нажал «отбой» и сунул мобильник в карман. – Привет, Ник. – Нарочито растянул слова, упер руки в бока, лицом изобразил облегчение. – Где ты была?
– Воздухом дышала.
Он уставился на мою одежду – ту же самую, что и вчера. Помрачнел.
– Это в лесу, что ли?
– Нет. По дороге гуляла. – Кашлянув, я добавила: – Не знаешь, в пещере искали?
Морщинка меж его бровей стала глубже, уголки рта опустились.
– Ты о чем, Ник?
– Я говорю, полиция в пещере искала?
Под его быстрым взглядом я сжала кулаки, чтобы он не заметил на ладонях следов мха и ржавчины.
– По-моему, они и без нас разберутся. Нечего нам лезть в расследование, добра от этого не будет.
– А пещеру все-таки надо проверить.
– Ник, – произнес Дэниел, жестом веля мне слушать, – разговор есть.
На секунду я подумала, он сейчас начнет извиняться, и приготовилась делать то же самое.
– Речь о папе. У меня новости – и хорошие, и плохие.
Нет, извинений не будет.
– Во-первых, – продолжал Дэниел, – назначена дата слушания.
Мы дважды давали показания под присягой, что папа недееспособен; писали, с помощью Эверетта, заявление, просили назначить опекуном Дэниела, а в случае его смерти – меня.
– Слушание через два с лишним месяца, – сказал Дэниел.
– Два с лишним?
– Да. И если папа будет упираться, откажется подписывать разрешение на продажу дома, нам придется ждать, пока вступит в силу договор об опекунстве.
– Я поговорю с папой.
Дэниел кашлянул.
– Ехала бы ты домой.
Наши взгляды скрестились. Вечно Дэниел распоряжается, вечно решает, оставаться мне или уезжать; кто ему такое право дал? И почему он хочет меня сплавить?
– Я думала, тебе помощь нужна. Ты же сам говорил. Ты просил меня приехать.
– Без тебя разберусь, – отрезал Дэниел.
Лицо стало непроницаемым. Как обычно.
– Я поговорю с папой, – повторила я. – Он все подпишет. Мы продадим дом.
Дэниел кивнул. Уставился за окно, на лес.
– Следующий раз, когда затеешь рассветную прогулку, прихвати мобильник. Просто чтобы я не волновался.
* * *
На парковке у «Больших сосен», прямо на первой линии, стоял полицейский фургон. Сама парковка была полупуста. Внутренний голос велел мне заехать с тыла. Нерационально, конечно, а все же так спокойнее.
Едва я вышла из машины, как парадная дверь «Больших сосен» распахнулась, и на пороге возник полицейский. Я затаилась за открытой дверцей машины, плотнее сложила стопку документов. В походке полицейского уловила что-то знакомое – он глядел строго себе под ноги, руки держал в карманах. Волосы, угольно-черные, были подстрижены коротко и аккуратно, линия волос подчеркивала матовую смуглость кожи. Джексон называл этот оттенок «коричным» – когда говорил о Байли. Словно ее национальность имела особый аромат – пряный, вкусный.
– Марк? – окликнула я. – Марк Стюарт?
Тот самый полицейский, которому Аннализа отправила эсэмэс-сообщение: «У меня есть вопросы по делу Коринны Прескотт. Готова обсудить их в любое время».
Марк Стюарт. В «Больших соснах».
Он замер на полпути к полицейскому фургону, который стоял на спецполосе, выделенной синим цветом. Я бросилась к Марку, сандалии без задников шлепали по асфальту, бумаги под мышкой растрепались. Зажав их локтем, я замахала, стала указывать на себя. Сердце прыгало, билось о грудную клетку.
– Я – Ник Фарелл. Помнишь меня?
Его глаза округлились, но он быстро замаскировал удивление кивком и улыбкой.
– Привет, Ник. Давненько мы не…
Хвост фразы повис в воздухе, между нами.
– Да, – сказала я. – А ты здорово вырос.
Его лицо походило на затворенную раковину – одновременно знакомое и непроницаемое. Байли – та имела способность завораживать, на нее было не наглядеться. Их мама – японка, отец – американец. Четыре года в Японии служил, во флоте – там-то они и познакомились. Миссис Стюарт так и не избавилась от сугубо азиатского акцента; Байли его мастерски пародировала.
Брат Байли, такой же черноволосый, кареглазый, с такой же «коричной» кожей, производил противоположное впечатление. В отличие от сестры, Марк Стюарт сливался с окружающей обстановкой, не попадал в фокус. Я невольно задумалась: а не был ли он близок с Аннализой? Не утаивает ли чего от следствия? И почему вообще Аннализа хотела поговорить с ним о Коринне?
Когда я уехала, Марку было четырнадцать. Дома он вел себя как баловень семьи, среди чужих становился замкнутым тихоней. Вот и все, что мне запомнилось о характере Марка Стюарта. Столкнувшись со мной на улице, он жестоко краснел, будто стыдился, что мне и другая его версия известна.
– Что ты здесь делаешь? – спросила я.
Его щеки покрылись румянцем, что меня обрадовало: значит, эффект сохранился. Неплохая компенсация за мою откровенность.
– Сигнал от медсестры поступил, – произнес Марк, не глядя мне в лицо. – О возможном преступлении. Наше дело – отреагировать.
