«Прыгай, – сказала тогда Коринна. И подалась ко мне еще ближе, так, чтобы ее шепот не донесся даже до Байли. – Я бы на твоем месте прыгнула».
Но я не послушалась.
Что факты! Факты изменчивы, они зависят от угла зрения. Их легко исказить, да они и сами часто ложны.
– Что бы она сделала? – допытывались копы.
После того, как я ответила ей «нет».
После того, как ее оттолкнул Дэниел.
После того, как ее бросил Джексон.
Что бы она сделала? Мы все в один день от нее отвернулись. Ей некуда было идти. Что, что бы она сделала?
Ледяные пальцы на сгибах локтей, шепот перерастает в крик:
– Прыгай.
Очень хочется верить, что ты – не самая несчастная на свете. Что кому-то другому еще хуже, и этот кто-то – рядом с тобой. Страдает, как и ты, в непроглядной, непролазной тьме.
«Прыгай», – велела Коринна. Словно у меня будущего не было.
Она ошибалась. О, как же она ошибалась.
Оттуда, с самой верхотуры, где дух захватывало от вихря, я смотрела вниз, на Тайлера; оттуда все предстало мне ясным как день.
* * *
Хочется кому-нибудь рассказать о том вечере. О Коринне. Объяснить ее слова.
Хочется рассказать о себе.
Но я не умею. Честное слово, это невозможно. События и люди связаны. Одно без другого не объяснишь. Сказавши «А», неминуемо скажешь и «Б». Потому что разум их по отдельности не воспринимает и не хранит.
За два дня до ярмарки мы были у Коринны дома. В ванной. Коринна держала тест-полоску, не давала мне смотреть.
– Тут написано, девяносто секунд. Вот и жди.
Тиканье часов из спальни.
– Тик-так, Ник.
– Хорошо, хоть ты это забавным считаешь, – сказала я.
– Момент истины, – отозвалась Коринна.
Она взглянула первой, и мне захотелось вырвать тест из ее цепких пальцев. В следующую секунду она с улыбкой показала результат мне.
Две синие полоски. Приступ тошноты. Снова. Я скорчилась над унитазом на безупречном, белоснежном кафеле. Коринна похлопала меня по спине.
– Ну, ну. Все будет хорошо.
Я сидела на полу, наблюдала, как Коринна извлекает из мусорного ведра пакетик из-под «Скиттлз», прячет в него тест-полоску, запихивает обратно в ведро.
– Не волнуйся. – Коринна покривила рот. – Меня мама тоже в восемнадцать родила.
Нельзя было на ее уговоры поддаваться – идти с тестом к ней домой, позволять ей это похлопывание. Не она должна была узнать первой. Не она, а Тайлер.
– Мне пора, – сказала я.
Коринна не стала меня удерживать. На нетвердых ногах я вышла из ее ванной, из спальни, из дома. Я побрела к реке. Села над бурлящим потоком и долго плакала, зная, что никто меня не услышит. Потом позвонила Тайлеру, чтобы пришел на берег. Сумела рассказать ему обо всем без слез.
Два дня спустя я смотрела на Тайлера с чертова колеса, и целое мгновение была уверена – у меня есть все.
Коринна своим вечным «Правда или вызов» вынудила меня выбраться из кабинки. Мне хотелось убедиться, что это легко, а потом с легкостью сказать «нет». Хотелось ощутить восторг, и собственную силу, и надежду – все, чем могла наполниться моя жизнь.
Тут-то я и услышала дыхание, щекочущее ухо.
– Прыгай, – велела Коринна.
И мне стало жутко. Что она сейчас вытворит? Душа у нее темная, это все знают; а вот насколько темная? Моя жизнь для нее – только часть игры. Я – пешка; я – тростинка, и весь вопрос – насколько сильно можно меня выгнуть? Как, наверное, Коринна меня ненавидела; как ненавидела каждого из нас! Какая тьма таилась в ней под напускным задором!
Я боялась, что она меня толкнет, а Байли слова никому не скажет, и все подумают, что я хотела умереть. В то время как я в тот миг хотела только жить. Перед нами – мной и Тайлером – лежала целая жизнь, наполненная и прекрасная, с тысячами возможностей.
Несколько минут – и я теряю равновесие, и мир летит под откос, и я сама лечу от удара кулаком в скулу.
К месту катастрофы бежит Коринна – свидетельница.
Большеглазая девочка-олененок застывает с мороженым в руке и с потрясением, которое уже не отпустит ее.
Моя рука инстинктивно выворачивается, чтобы принять удар на себя, уберечь живот. Потому что я вдруг понимаю, насколько хрупко все в нашем мире, насколько ничтожен запас человеческой прочности. Понимаю, что для меня начинается нечто новое. Стоящее того, чтобы держаться за жизнь.
* * *
После Лориного предрожденчика я отправилась к реке и там пробыла до темноты. Выжидала, пока уедет Дэниел, пока в доме останутся только флюиды краски, витающие среди влажных и липких стен.
Несколько раз звонил Дэниел, но я не брала трубку. Ограничилась эсэмэс-сообщением, когда пришла домой.
«К нам приедешь?» – написал Дэниел.
«Нет. Лягу спать», – ответила я.
Однако спать не легла. И делом никаким не занялась.
Ночь я посвятила жалости к себе. Оплакивала Коринну и маму, Дэниела и папу, себя и Тайлера, и все, все утраченное.
Завтра я возьму себя в руки. Не позволю себе ни единой слезы. Завтра вспомню, что надо продолжать жить дальше.
НАКАНУНЕ
День 5-й
Нельзя было сюда приходить. Нельзя. Нельзя. Нельзя.
Я раскачивалась на диване перед телевизором с чашкой свежесваренного кофе в обеих руках. Вчерашняя одежда казалась немым укором, шершавила кожу.
В спальне зазвенел будильник. Следующие несколько мгновений представились мне во всех давно отрепетированных деталях: вот он жмет на кнопку «Дополнительный сон»; вот, тихо матерясь, бежит в душ; вот напяливает первое, что попадается под руку, пришлепывает бейсболкой влажные волосы, заливает в термос разогретый вчерашний кофе.
Я сидела на диване, поджав ноги; тянула свежий кофе из кружки с логотипом «Эллисон констракшн».
Я ошиблась. Тайлер встал сразу и сразу вышел из спальни, словно на звук телевизора, даром что уровень громкости обозначала одна-единственная черточка. Тайлер стоял передо мной в одних черных трусах-боксерах. Синие глаза были без намека на сонливость. Я покосилась на его загорелый торс, на живот. С прошлого раза Тайлер поправился, но под одеждой это было незаметно. За десять лет я изучила контуры его тела, и никто не смог бы с большей точностью определить, насколько они расплылись. В моих ладонях жила мышечная память; то же относилось к Тайлеру – касательно меня.
С усилием я перевела взгляд на экран, качнула в сторону телевизора кружкой и сказала:
– Новости смотрю.
