«22 марта 1867 года. Получено известие об уступке нами наших американских владений Соединенным Американским Штатам за 7 млн. долларов. Никто из нас об этом не знал, кроме кн. Горчакова, министра финансов и Краббе. Странное явление и тяжелое впечатление»
[409].
Князь Александр Михайлович был захвачен страстью, не терял надежду взять реванш и, естественно, не мог отрешиться от груза проблем своей частной жизни. «Существуют разные лекарства от любви, но нет ни одного надежного»
[410]. Продажу Аляски никто не поставил князю в вину. Его социальная репутация незаурядного дипломата не пострадала, в этот момент никто не стал применять к нему давний стих поэта Баратынского «Свои рога венчал он падшей славой)». Для министра финансов тайного советника Михаила Христофоровича Рейтерна Аляска была всего лишь неприятной обузой, поглощавшей большие средства и не приносившей в казну никакого дохода. Министр финансов «все время стремился водворить в России золотое обращение, т. е. поднять курс кредитного рубля до альпари…»
[411] Альпари — соответствие рыночного курса ассигнаций их номиналу (паритету). По иронии истории денежная реформа в России на основе золотого обращения (1897) совпала по времени с открытием золота на территории Аляски, с периодом “золотой лихорадки”. Циник, ухарь и краснобай вице-адмирал Николай Карлович Краббе, хотя и управлял Морским министерством в течение 16 лет, остался в памяти современников всего лишь ловким придворным, полностью лишенным государственных способностей. «…Его едва ли можно и считать в числе министров, — отозвался об адмирале военный министр Дмитрий Алексеевич Милютин, — принятая им на себя шутовская роль и эротические его разговоры ставят его вне всякого участия в серьезных делах государственных»
[412]. Эти три человека и решили судьбу Аляски. Светское общество хранило полнейшее равнодушие: в эти дни его занимал иной сюжет, более увлекательный. Вновь предоставим слово П.А. Валуеву.
«27 марта 1867 года. Вечером раут у кн. Горчакова… Между тем в доме канцлера разыгрывается драма. Его страсть к pseudo племяннице Акинфиевой в полном разгаре. Сыновья уезжают после разных неприятных объяснений и сцен. В то же самое время развивается или продолжается роман той же самой героини с герцогом Н.М. Лейхтенбергским. Весь город знает, что он хотел на ней жениться, что она сама предупредила о том государя в Летнем саду, что будто бы с нее взято обещание не ездить на выставку в Париж, где теперь находится герцог, но что в то же время она, по-видимому, с ним теперь переписывается»
[413]. Желая узнать подробности о том впечатлении, которое произвела на русское общество продажа Аляски, я обратился к документам Секретного архива III Отделения и был сильно разочарован. Удалось обнаружить только краткую справку в деле с многообещающим названием «Агентурные донесения о распространении среди торговой части населения г. Петербурга слухов о передаче Николаевской ж.д. иностранной торговой кампании и об отрицательном отношении общественного мнения к продаже Россией острова (Sic!) Аляски. 7 июля 1866 г. — 27 марта 1867 г>. Полагаю целесообразным полностью ее процитировать:
«Слух о продаже наших Американских владений за 7 м.р. производит в обществе разные толки. Одни говорят, что Россия сделала весьма благоразумно, продав владения, не приносившие ровно никакой пользы; другие же проникнуты идеею, что это большой ущерб славе и достоинству России. На этом вертится и видоизменяется весь разговор.
27 марта 1867 г.»
[414].
Обращаю внимание читателя на дату: неизвестный чиновник III Отделения составил эту справку в тот же самый день, когда министр внутренних дел П.А. Валуев зафиксировал в дневнике слухи, связанные с именем Акинфовой. Параллельные романы Надежды Сергеевны вызвали гораздо большую заинтересованность светского общества Петербурга, чем известие о том, что «мы втихомолку продаем часть своей территории»
[415].
6
Итак, Надежда Сергеевна была разлучена с герцогом Николаем Максимилиановичем. Продолжительная разлука лишь обострила и усилила взаимное притяжение. «Разлука ослабляет легкое увлечение, но усиливает большую страсть, подобно тому как ветер гасит свечу, но раздувает пожар»
[416]. Развод с господином Акинфовым был неизбежен: предстояло убедить Владимира Николаевича взять всю вину на себя и признаться — хотя и вопреки очевидным фактам, но за соответствующую мзду, — в прелюбодеянии, которого он не совершал. Иначе, после развода с первым мужем, Надежда Сергеевна по существовавшим в то время духовным и светским законам утратила бы брачную правоспособность, т. е. навсегда потеряла право на вторичное вступление в брак. Никто не сомневался в согласии сговорчивого камер-юнкера, споры вызывали дальнейшие жизненные планы неотразимой Надин. «Как бы сильно ни любила молодая женщина, она начинает любить еще сильнее, когда к ее чувству примешивается своекорыстие или честолюбие»
[417]. Поведение Надежды Сергеевны, продолжавшей жить в доме князя, давало обильную пищу для светских пересудов, кого она предпочтет в качестве мужа: князя Горчакова или герцога Лейхтенбергского.»В высшем обществе брак — это узаконенная непристойность»
[418]. Шел месяц за месяцем, но до глубокой осени даже очень проницательные современники не могли дать определенный ответ на этот вопрос.
