Государство было заинтересовано в том, чтобы образованные дворяне пополняли ряды чиновников, ибо крапивное семя, отличаясь практической сметкой в делах, не имело ни серьезных теоретических познаний, ни широты кругозора. В 1809 году император Александр I запретил жаловать чин коллежского асессора (VIII класс по Табели о рангах), дававший права потомственного дворянства, чиновникам, не имевшим университетского аттестата или же не сдавших соответствующих экзаменов. Одновременно выпускники университетов получили право начинать службу с определенным классным чином, который зависел от успехов при окончании учебного заведения. Дабы «вознаградить» дворянских юношей за годы, проведенные за учебной партой, и побудить их хорошо учиться, «разброс» чинов был достаточно велик: от коллежского регистратора и до коллежского секретаря, то есть с XIV по X класс Табели о рангах. А ведь многие представители крапивного семени долгие годы скрипели перьями в качестве копиистов, протоколистов и писарей, прежде чем получили первый классный чин коллежского регистратора, воспетого русской литературой. Тютчев, блистательно сдавший выпускные экзамены и получивший степень кандидата Московского университета, имел право при поступлении на государственную службу претендовать сразу на чин коллежского секретаря. Однако это право ему еще предстояло реализовать практически. Именно с чином коллежского секретаря был выпущен из Лицея и определился в Иностранную коллегию Пушкин, не блиставший, как известно, своими успехами и закончивший Лицей по второму разряду, а золотой медалист князь Горчаков начал действительную службу с чина IX класса. В эти годы социальный престиж Царскосельского лицея не шел ни в какое сравнение с престижем Московского университета, вот почему второразрядный выпускник Лицея (говоря точнее, «четвертый с конца») автоматически получил то, о чем кандидат университета мог только мечтать. Следовало отправиться в Петербург, явиться в Правительствующий Сенат и, представив диплом кандидата, терпеливо дожидаться решения Сената о пожаловании классного чина. Для ускорения процесса получения искомого чина имело смысл завести личные знакомства среди сенатских секретарей, всем известных мздоимцев и крючкотворов. Кандидат Московского университета в Петербург поехал, но утруждать себя хлопотами не стал. Знаток и переводчик Горация плохо знал реальности русской жизни и, по известному выражению Пушкина, был «совершенно чужд ходу деловых бумаг». В конечном итоге Тютчев получил всего лишь чин губернского секретаря, то есть XII класс вместо X, причем он уехал в Мюнхен, не дождавшись решения Сената и не реализовав свое право на более высокий чин. Эта мелочь, на которую он первоначально даже не обратил внимания, впоследствии весьма существенно сказалась на его карьере. Низкий чин не позволял Тютчеву занимать сколько-нибудь значимые должности. В начале своего служебного поприща он на два чина отставал от Горчакова и на один — от Пушкина.
Уместно напомнить, что будущий знаменитый дипломат и последний в истории Российской империи государственный канцлер сознательно избрал дипломатическую карьеру. Даже в лицейские годы князь Александр Горчаков поражал товарищей своей рассудительностью, столь редко встречающейся в юные годы. Сохранился удивительный документ — письмо лицеиста, в котором он еще за год до выпуска излагает свои благоразумные мысли о будущей карьере: «Вы позволили мне говорить вам о себе; я воспользуюсь сим позволением. Долго колебался я между родом службы, которой бы мне избрать. Военная, хотя не представляла мне почти ничего привлекательного в мирное время, кроме мундира, которым отныне прельщаться представляю молодым вертопрахам, однако я все же имел предрассудок думать, что молодому человеку необходимо начать службу с военной. Ваши советы решили сомнения мои, и я предоставляю другим срывать лавры на ратном [поприще] и решительно избираю статскую, как более сходную с моими способностями, образом мыслей, здоровьем и состоянием; и надеюсь, что так могу быть более полезным. Без сомнения, если бы встретились обстоятельства, подобные тем, кои ознаменовали 12-й год, тогда, по крайней мере, по моему мнение, каждый чувствующий в себе хотя бы малую наклонность к военной, должен бы посвятить себя оной, и тогда бы и я, хотя не без сожаления, променял перо на шпагу. Но так как, надеюсь, сего не будет, то я избрал себе статскую и из статской, по вашему совету, благороднейшую часть — дипломатику. Заблаговременно теперь стараюсь запастись языками, что, кажется, составляет нужнейшее по этой части. Русский, французский и немецкий я довольно хорошо знаю; в английском сделал хорошие начала, и надеюсь, нынешнее лето усовершенствоваться в оном. Кроме того, может быть займусь еще итальянским, потому что открылся случай. Латинский только никак в голову не идет. Главное дело было бы приобресть практические знания, чего в лицее сделать нельзя»
[55]. Размышляя о собственной карьере, князь прекрасно выразил дух времени и очень точно сформулировал основные тенденции эпохи. Так могла рассуждать и родня Тютчева.
Тютчева, благодаря хлопотам троюродного дяди графа Остермана-Толстого, причислили к русской миссии сверх штата. Ему надлежало уяснить и практически освоить множество мелочей, из которых впоследствии складывалась его ежедневная дипломатическая служба. Если князь Горчаков уже на лицейской скамье заблаговременно подготовился к будущей деятельности, то Тютчеву еще только предстояло научиться «писать депеши, держать журнал, делать конверты без ножниц, различные формы пакетов и пр. и пр.»
[56]. В течение нескольких лет молодой дипломат, обладавший в те годы каллиграфическим почерком, изысканным и четким, терпеливо переписывал многочисленные служебные документы и отправляемые в Петербург депеши, которые по сию пору хранятся в Архиве внесшей политики России. Это и было его основной служебной обязанностью. Выдвинуться на этом поприще и досрочно получить чин за отличие было невозможно. В итоге Тютчев возненавидел сам процесс писания и впоследствии даже свои стихи предпочитал диктовать, а уж если записывал их сам, то делал это крайне неаккуратно, корявым и крючковатым почерком, не имевшим ничего общего с каллиграфией его юности. С годами Тютчев стал писать такими немыслимыми каракулями, что сам невольно поражался своему отвратительному, мерзкому и свинскому, как он признавался, почерку. Примечательно, что в этой метаморфозе не было ничего из ряда вон выходящего. Обладатель великолепного почерка лицеист Горчаков писал охотно и много (сохранились и впоследствии были напечатаны его образцовые конспекты лекций профессора Куницына), зато у канцлера Горчакова почерк стал крупным и некрасивым — и князь «мастерски диктовал, диктовал охотно, с увлечением, прекрасно, но терпеть не мог писать»
[57].
Жалованье дипломатов ощутимо превосходило денежное содержание, которое получали чиновники, служившие в России, ибо дипломатам оно выплачивалось не ассигнациями, а звонкой монетой — золотом и серебром. (Один серебряный рубль, так называемый целковый, официально обменивался на 3 рубля 50 копеек ассигнациями. Золотой червонец соответствовал трем рублям серебром, а золотой империал — десяти целковым.) Выражаясь современным языком, труд дипломатических чиновников оплачивался твердой, свободно конвертируемой валютой. Однако и неизбежные для дипломата расходы на представительство были велики и значительно превышали его официальное жалованье. Вот почему родители Тютчева многие годы регулярно посылали сыну по 6000 рублей ассигнациями в год. Эта родительская пенсия заметно превосходила государево жалованье, которое, подчеркнем это обстоятельство, ему стали выплачивать только начиная с 17 / 29 апреля 1828 года, то есть после назначения на штатную должность второго секретаря миссии в Баварии
[58]. Назначения пришлось ждать без малого шесть долгих лет. Иными словами, почти шесть лет мой герой ни копейки не получал из государственной казны, и его содержали родители.
