Слова Молотова не следует сразу отвергать. На самом деле ему было бы выгодно рассказать нечто противоположное. При этом он мог, конечно, запомнить эту беседу неточно или взять эти сведения из каких-либо свидетельских показаний 1960 г. То, что Молотов назвал конкретные имена, повышает доверие к его истории. Но вызывает удивление, что Оганезов не упоминается никем из свидетелей, опрошенных комиссией Шверника, ни в каких-либо источниках Медведева. Имя Оганезова вообще не фигурирует ни в каких описаниях этой истории.
Другой известный в 1934 г. партийный руководитель Микоян также пересказывает эту историю. Он утверждает, что когда Киров рассказал Сталину о предложении, то у последнего возникли «враждебность и мстительность ко всему съезду и, конечно, к самому Кирову». Но следует заметить, что Микоян впервые услышал эту историю более чем через двадцать лет после XVII съезда партии. Он написал об этом в статье в журнале «Огонек» в 1987 г.
[718] Но в мемуарах, опубликованных в 1999 г., он утверждает, что все Политбюро знало об этой истории спустя некоторое время после XVII съезда партии, что Сталин сам впоследствии рассказывал ее
[719]. Однако это не может быть правдой, потому что в этом случае Молотов услышал бы ее от самого Сталина. В целом Микояна нельзя считать надежным свидетелем. Например, описание убийства Кирова в его мемуарах содержит много фактических ошибок
[720]. В этом отношении доверие к свидетельствам Микояна значительно слабее, чем к словам Молотова. В отличие от Молотова Микоян являлся союзником Хрущева и был заинтересован в обвинении Сталина как в убийстве Кирова, так и в истреблении большинства делегатов съезда партии во времена террора несколькими годами позднее.
В целом мы допускаем возможность (но только возможность!) того, что к Кирову действительно обращались с просьбой заменить Сталина. Но истории, кто именно принимал участие в этих беседах, как отреагировал на них Сталин все равно остаются весьма неясными. Что же касается рассказов о якобы состоявшейся у Орджоникидзе встрече, о тревоге Кирова за свою жизнь в 1934 г., то они вряд ли заслуживают доверия.
Однако даже если Кирова и просили заменить Сталина, то являлось ли это частью заговора? Адам Улам указал на некоторые признаки того, что Сталин рассматривал возможность сложить с себя некоторые чисто административные (и утомительные) обязанности и передать руководство секретариатом другому лицу. Киров был вполне подходящим для такой работы человеком. Улам не видит ничего невероятного в том, что Сталин САМ мог организовать обращение группы депутатов к Кирову с предложением взять на себя обязанности Сталина по курированию секретариата
[721]. Мы видели, что именно Сталин настаивал на том, чтобы Киров вошел в состав секретариата в Москве, а тот не соглашался. Возможно, такой эпизод случился уже в конце съезда
[722].
Предположение Улама, что Сталин хотел освободиться от наиболее трудоемких административных функций не выглядит таким уж необоснованным. Улам ссылается на то, что Сталин прекратил пользоваться титулом генерального секретаря, когда подписывал официальные документы, а после XVII съезда партии не было обычного в таких случаях объявления о том, что генеральным секретарем избран И. В. Сталин. Формально Сталин оставался теперь просто одним из трех секретарей, которых избрал XVII съезд партии. Одним из них был и Киров. И не было ничего удивительного в том, что Сталин действительно считал Кирова подходящим человеком, который вполне мог выполнять такие административные функции.
Второй (но не обязательно противоречащей первой) интерпретацией обстоятельства, что Сталин перестал пользоваться титулом «генерального секретаря», может быть то, что Сталин считал свое положение в партии по сравнению с другими секретарями Центрального Комитета достаточно прочным и, соответственно, необходимости в каком-либо формальном подчеркивании своего превосходства над другими секретарями не было. Отказ от титула генерального секретаря был дальновидным политическим шагом, который позволял Сталину выглядеть «демократом», положить конец обвинениям в диктаторских замашках и авторитарном стиле правления, что было главными пунктами обращения Рютина и его сторонников к членам партии
[723].
Предположение Улама о том, что Сталин сам организовал обращение к Кирову с просьбой занять пост генерального секретаря, резко расходится с тем, что написано в мемуарах Хрущева и Молотова. По словам Хрущева, Шеболдаев упоминал грубый стиль сталинского руководства как причину замены Сталина Кировым. По информации Молотова, Оганезов испытывал исключительную враждебность к Сталину. Молотов также утверждал, что невозможно представить себе, что Сталин или любой другой ответственный руководитель поддержал бы Кирова, как главу партии. По воспоминаниям Молотова Киров был хорошим агитатором, но слабым политиком и теоретиком. Все понимали, что он не сможет идеологически сокрушить Троцкого, Зиновьева и Каменева. И Киров сам не считал себя достаточно компетентным для подобного поста, и не проявлял никаких амбиций по этому поводу
[724]. Это очень важный момент. Большевистская партия традиционно являлась партией, в которой идеологическим битвам уделялось много внимания, а политический и идеологический талант лидеров имел первостепенное значение. В начале 1930-х гг. человек, занимающий высший партийный пост, должен был быть не только умелым администратором, но и умеющим убеждать идеологическим и политическим лидером
[725].
Сколько делегатов на XVII съезде партии проголосовали против Сталина, и не были ли результаты голосования фальсифицированы?
Версия о существовании на XVII съезде партии «умеренной» оппозиции основывается на истории о практически единодушной поддержке Кирова на выборах нового состава Центрального Комитета и множестве депутатов, проголосовавших против Сталина. Но результаты голосования якобы были фальсифицированы, и к моменту их объявления обе кандидатуры имели равное число голосов, против было подано по три голоса
[726]. Это якобы усилило враждебность Сталина к Кирову. В своем труде, написанном в конце 1960-х гг., Медведев приводит следующий пример:
Сталин получил меньше голосов, чем любой другой кандидат. Против Кирова было отдано всего три голоса, тогда как против Сталина проголосовали 270 делегатов, и он был выбран только потому, что количество кандидатов было таким же, что и количество выбираемых членов. По данным В. М. Верховых <...> избирательная комиссия была в замешательстве и решила не объявлять результаты голосования. Председатель комиссии В. П. Затонский обратился к Л. М. Кагановичу, который занимался организационной стороной съезда. Каганович приказал уничтожить многие бюллетени, из которых имя Сталина было вычеркнуто. Съезду было сказано, что против Сталина, так же как и против Кирова, было подано всего только три голоса. Однако Сталин должен был знать фактические результаты
[727].
