А. Дементьев не верит, что В. Чалмаев пишет о прошлом (и правильно не верит), поэтому отвечает о настоящем: «в основе современной борьбы „России“ и „Запада“ лежат не национальные различия, а социальные, классовые. При этом имеется в виду, что в капиталистическом мире (как в свое время в дореволюционной России) есть две нации в каждой нации, две культуры в каждой национальной культуре». И далее категорично: «Иной подход ничего, кроме вреда, принести не может»
[484].
Чтобы доказать безопасность «ветра с Запада», «Новый мир» продолжает гнуть ортодоксальную линию: «Советское общество по самой социально-политической природе своей не предрасположено к буржуазным влияниям»
[485]. Значит, буржуазного влияния можно не бояться, а другое влияние с Запада следует только приветствовать.
При этом А. Дементьев показывает, сравнивая цитаты, что для В. Чалмаева в дореволюционной России — и буржуазия хороша, а на Западе — и народ плох, превращен капиталом в «толпу одиночек, помышляющих только о простеньких бытовых потребностях»
[486]. Отсюда строгий вывод: «В статьях В. Чалмаева понятия „Россия“ и „Запад“ носят внеисторический и асоциальный характер»
[487]. Дементьев считает неискренними попытки Чалмаева ритуально отмежеваться от произведений еще более крайних почвенников, воспевавших старую «Русь» (критика стихов В. Цыбина)
[488]. Во всяком случае — В. Чалмаев — это не крайность, а скорее авангард почвенников.
Влияние почвенников в литературе растет, А. Дементьев с тревогой фиксирует, как они поддерживают друг друга в печати то рекламой, то совместным отпором критикам. Если В. Чалмаев изложил позитивную программу этого течения, то критик М. Лобанов рисует образ его врага. Это «просвещенное мещанство» (любимец «Нового мира» А. Солженицын бросит позднее кличку «образованщина»). Это «что-то магнитафонно-стегающее, с гнусавинкой», это «блеск интеллектуальной синтетики», потребительство и космополитизм
[489].
В. Чалмаева не удовлетворяет современный «интеллигентский этап» в возрождении отечественных традиций, и он пророчествует о наступлении нового, «народного этапа»; «интеллигентский» и «народный» противопоставляются
[490]. Это не может пройти мимо внимания А. Дементьева: «В таком настроении можно дойти до противопоставления народа и интеллигенции, подменить борьбу с чуждыми влияниями борьбой с творческими исканиями и творческим своеобразием, стать на позицию национальной самоизоляции»
[491].
Эта угроза самоизоляции и подавления творческих исканий вытекает из двух источников — почвенничества и сталинского имперства. А. Дементьев указывает на оба: «Надо ли еще раз объяснять, что советский патриотизм не сводится к любви к „истокам“, к памятникам и святыням старины, что он включает в себя любовь не только к прошлому, но к настоящему и будущему Родины и не отделим от дружбы народов и пролетарского интернационализма»
[492].
Но А. Дементьев вынужден признать, что у его оппонентов есть и «мечты о будущем». Почвенники действуют в союзе с охранителями-сталинистами, «Молодая гвардия» — в союзе с «Октябрем» (хотя последний и покритиковал слишком далеко зашедшего Чалмаева). Своего рода конвенцией о таком союзе является опубликованные в № 12 за 1968 г. стихи В. Чуева о будущем пантеоне Победы:
Пусть, кто войдет, почувствует зависимость
От Родины, от русского всего.
Там посредине — наш Генералиссимус
И маршалы великие его.
Это заявление, да еще в контексте слухов о предстоящей реабилитации Сталина, было вызовом прогрессистам. Сталинизм получил новую почву для возрождения. Однако возрождался не прежний сталинизм, а имперское государственничество, и Сталин занял в этом пантеоне свое место среди царей — отнюдь не центральное.
Критика «Нового мира» сигнализировала властям: не делайте ставку на национализм, почвенники враждебны коммунистическим идеям еще больше, чем прогрессисты. Но ссориться с советским государством совсем не входило в планы национал-патриотов. В защиту Чалмаева встала целая группа писателей, опубликовавшая в «Огоньке» коллективный ответ Дементьеву, написанный уже с ортодоксальных по форме позиций. Мол, мы тоже умеем прятаться в тогу марксистов-ленинцев. Полемика велась в резких тонах, резким был и ответ редакции «Нового мира», где противники обвинялись в низких художественных качествах их произведений. В спор были вовлечены также «Советская Россия», «Социалистическая индустрия» и «Литературная газета». Но эта первая проба сил 1969 г. западников и почвенников оказалась неудачной — принципиальные вопросы обходились стороной. Обе стороны теперь пытались выглядеть истинными коммунистами
[493].
* * *
Важнейшим объектом национал-патриотической пропаганды в 60-е гг. стало движение в защиту памятников истории и культуры. Оно развивалось на стыке прогрессистской и почвеннической интеллигенции и было ответом на индустриальный рывок и урбанизацию, корежившую архитектурный облик городов. Свою роль играло и сопротивление разрушению церквей, продолжавшемуся в это время уже не по злому умыслу властей, а от бесхозности и заброшенности.
В середине 60-х гг. в среде интеллигенции возрос интерес к русской культуре, что было естественным следствием расширения разномыслия, когда официальная идеология все меньше определяла духовные интересы людей. Движение защитников старинной архитектуры разрасталось, энтузиасты ездили реставрировать церкви, проводили вечера, посвященные русской старине, распространяли информацию о готовившихся сносах старинных зданий, агитировали против этого. Большое возмущение вызвало строительство Калининского проспекта, разрушившее большой участок старой застройки в районе Арбата. Новые здания вдоль проспекта расценивались как безвкусные, а антисемитская часть защитников русской культуры намекала, что они не случайно построены в виде раскрытых книг и напоминают о Пятикнижии.
