Принимали решения даже на такую трепетную тему, как кого из творцов по какому разряду отпевать и хоронить. Тем более что после соответствующей, отработанной до мелочей трансформации зала гроб с телом самых «значительных» выставляли именно в Дубовом зале. И сюда же после торжественных похорон «давших дуба» возвращались к поминальному столу.
Проводы недолгого тепла
Нечто похожее на самые настоящие похороны, но в отсутствие тела в Дубовом зале я наблюдал в самом конце 1962 года. Тогда начальственным столом в Дубовом зале почему-то вдруг овладела небольшая компания, в которой выделялся крупный Василий Аксенов. Всех сидящих с ним «подаксёнников» — так называли группировавшихся вокруг Василия Павловича собратьев по перу — я теперь не упомню. Но в память врезались печально вытянутое лицо Андрея Вознесенского, пронзительно печальные глаза Беллы Ахмадулиной и все время прибегающий и снова куда-то убегающий Евтушенко. На столе почти полностью размещался «фирменный начальственный набор», но демократично «усиленный» селедочкой под луком с отварным картофелем. Властители всех наших тогдашних «оттепельных дум и мечтаний» больше пили, чем ели. И как-то траурно, вполголоса общались друг с другом. В общем, от всех остальных застолий это явно отличалось какой-то вселенской скорбью. Понять, что это действительно поминки, уже не составляло труда. Весь ЦДЛ гудел новостями из Кремля, где на встрече с творческой интеллигенцией Хрущев угрожал выслать Вознесенского из страны; Аксенова обвинил в том, что он мстит «за репрессированного отца», и вообще обещал «молодым развинтившимся во время оттепели литературным юнцам» даже не «похолодание, а лютый мороз».
Так что собравшиеся за главным литфондовским столом «подаксённики» с тревогой думали о своем будущем. И провожали в последний путь «хрущевскую оттепель».
«А поговорить?!»
В 1970–1980-х годах наименее ангажированные писатели, а также неформальные лидеры уже появившегося в СССР андеграунда предпочитали в ЦДЛ другой ресторанный зал — так называемый Пестрый. Здесь не столько ели, сколько закусывали. Приоритет отдавали недорогим, но крепким напиткам. А уж если хватало гонорара и на крепкие, то содержание праздника все равно было принципиально иным, чем у завсегдатаев Дубового зала. Это там кресла тревожно скрипели под тяжестью «советских литературных тяжеловесов» и тех полуподпольных граждан недалекого олигархического будущего, которые уже вовсю «шуровали деньгами в особо крупных размерах». Это в том обитом дорогим деревом и натуральной кожей пространстве одни «конкретно разруливали оргпроблемы», а другие на широкую ногу «оплакивали» свою проданную за чины музу. В Пестром же зале главным образом — ну очень духовно! — общались.
Нет, вполне конкретных предложений очередной музе переспать здесь тоже хватало. Да и классически запойный аромат нет-нет да и прорезывался. Но все же куда чаще, чем в Дубовом, перебивался неподдельно свежим дыханием интереса к литературе, искренней озабоченностью происходящим в стране и горячим желанием называть белое «белым», а черное — «черным». Советской власти, которую люди интеллигентные называли между собой «Софьей Власьевной», здесь не больно-то заглядывали в рот.
Ночь, полная не утвержденных в горкоме чудес
С точки зрения фронды в ЦДЛ иногда происходили удивительные проколы. Один из таких случился на Рождество 1974 года, как раз на творческом вечере Василия Аксенова. Главный сюрприз преподнес сам Аксенов. Он читал джазовые главы из своего нового романа «Ожог», которые по тем временам отдавали жесткой антисоветчиной. Откуда-то набившаяся в режимный (вход строго по билетам члена СП) дом длинноволосая, «джинсовая» публика балдела. Администрация впала в прострацию. За кулисами бегали растерянные дежурные работники ЦДЛ, которые забыли все спасительные номера карательных телефонов. Гласом вопиющего в пустыне звучали вопли карликового администратора Аркадия Николаевича, прославившегося тем, что однажды он, отважно разметав охрану, не пустил в дом самого Микояна (старейшего члена всемогущего политбюро, много лет, между прочим, курировавшего всю общепитовскую систему СССР. — Авт.) — у того не было пропуска. Так вот, срываясь на фистулу, администратор голосил: «Дайте занавес!» Но «давать» было некому — рабочие сцены с отвисшими от восторга челюстями сидели на ведущих к сцене ступеньках и слушали Аксенова.
Два мира — два кефира
Растерялся даже многоопытный заместитель директора дома товарищ Шапиро. По странной иронии судьбы в то время в Москве работал другой Шапиро — его случайный однофамилец. Он был старейшиной аккредитованных в СССР иностранных журналистов и корреспондентом Ассошиэйтед Пресс в Москве. По этому поводу в тогдашней Москве ходил каламбур, придуманный неподражаемым Вагричем Бахчаняном, тогда автором последней полосы «Литературной газеты»: «Два мира — два Шапиро». Однако на этот раз сплоховал даже наш Шапиро.
А Василий Аксенов как ни в чем не бывало продолжал читать: «Прощай, прощай, Хемингуэй, солдат свободы! Прощай и ты, старая давалка с Курского вокзала…»
Словом, это было нечто такое, чего до сих пор в советской литературе как бы не водилось и в Центральном доме «советских инженеров душ» никогда не звучало…
Шапиро явно ощущал себя на грани инфаркта. Онемев, он во время перерыва в великом смятении метался по Пестрому залу. Пока не узрел спокойно пившего кофе поэта Петра Вегина и, бросившись к нему, не запричитал: «Скажи мне, что будет дальше? Ты же друг Аксенова, должен знать… Что мне делать — райком и горком закрыты, позвонить некому…»
Конец карьеры «Семижопова»
Из-за этого «позвонить некому» вечер благополучно продолжился демонстрацией отрывков из художественных фильмов, снятых по сценариям Аксенова. А далее наступила часть, где всех присутствующих ждал еще один, венчающий тот памятный рождественский вечер сюрприз.
Перед этим последнюю судорожную попытку прекратить «шабаш» предпринял еще один персонаж — некий, говорят, связанный с компетентными органами администратор по фамилии Семиженов, которого за глаза конечно же все называли — см. в подзаголовке. Но все тщетно. После первых аккордов группы «Арсенал» зал взвыл от восторга — ансамбль Алексея Козлова играл фрагменты из Jesus Christ Superstar. Эта рок-опера была тогда страшно популярна во всем мире, но в СССР запрещена. Словом, в итоге вечер триумфально завершился победой молодых неформалов, с Шапиро в горкоме сняли стружку, а Семи… Ну да!
Словом, в ЦДЛ его с тех пор больше не видели.
Как жаль, что вас с нами «не сидело»!
По странному капризу судьбы ровно через семнадцать лет ни советской власти, ни Союза советских писателей не стало. Зато сам ЦДЛ с рестораном и кафетерием благополучно перескочил в современность. Очутившись как-то снова в тщательно отреставрированном Дубовом зале, я поразился — сплошной антиквариат. Кормят по-русски. Но как-то фантазируя на французский лад. В меню: корейка ягненка на гриле с солеными сливами, баранья ножка в виноградных листьях, перепелки, запеченные в гнездах («гнезда» на самом деле — большие баранки с маком). Все очень вкусно. Но когда попросишь счетец, вдруг вспоминаешь, что когда-то в этих же стенах ограничивался чашечкой кофе с рюмочкой коньяка. И заплатив за все — с ума сойти! — 60 советских копеек, проводил целый вечер в содержательных беседах с ярыми сторонниками «телеграфной» прозы и очень милыми девушками, легко хмелеющими от самых непритязательных любовных стихов, лично зачитанных им вслух.
