Словом, как сказал бы уже «легендированный» писателем Трифоновым дядя Володя Маркуша: «Здесь дятлы не поют…» По этой причине старожилов в «Артистическое» тянуло все меньше и меньше…
Голубое и серое
В следующее десятилетие кафе в проезде Художественного Театра постигла новая беда. Вдруг наводнившие его граждане нетрадиционной сексуальной ориентации превратили «Моспарнас» в свой гей-клуб. Наши люди заходить в этот «сюсюкающий муравейник», естественно, вообще перестали.
К тому же ближе к перестройке легендарное кафе стали попросту растаскивать. Вывезли даже знаменитые бронзовые лампы. Говорят, их пристроили в правительственном Доме приемов на Воробьевых горах.
Уже после августовского путча 1991 года, проходя по снова ставшему Камергерским переулку, мимоходом заглянул в «Артистическое» и охнул: мебель, лепнина на потолке, декор на стенах и даже, кажется, лица посетителей — все словно было покрыто серой пылью и требовало срочного ремонта…
Процесс пошел…
И все же судьба «Артистического» оказалась удачной. И не потому, что в наши дни прежние, перепланированные и стилизованные под модерн начала прошлого века площади в доме № 5/6 украшает вывеска Cafe des Artistes. В конце концов, наличие подобных заведений с умопомрачительными ценами, где обслуги больше, чем посетителей, в этом престижном столичном районе явление объяснимое.
Дело в ином. В том, что пригасить-то в свое время «Артистическое» пригасили, а процесс остановить не могли. Более того, развитие клубных кафе пошло вширь. В середине тех же 1960-х в Москве стали самодеятельно возникать разнообразные, в чем-то не то напоминающие, не то пародирующие «Артистическое» заведения.
На своей земле
И снова по части клубности в авангарде оказались люди театра. Обзаведшийся собственной крышей над головой «Современник» поступил солидно. В 1963 году в подвальчике своего театрального помещения на Маяковке коллектив открыл собственное, «внутрикорпоративное» кафе, которое работало после спектаклей. Вход — 20 копеек. Самообслуживание. На стойке водка, коньяк, бутерброды, сосиски, кофе. Отыграв свое, участники собирались в кафе, чтобы в собственном кругу потолковать о театральных делах, пообщаться с приглашенными гостями, просто отдохнуть в узком кругу близких, интересных им людей. Посторонним в эту компанию вход был закрыт.
Кое-кто поступил как таганцы, приспособившие для своих посиделок близлежащую к театру общепитовскую кафешку — ну, ту, коей сами же присвоили кличку «Гробики». Родилось ли это неформальное название оттого, что неформальные актерские дискуссии принимали там очень уж бескомпромиссный характер, история умалчивает.
Мысленно с вами!
Лично у меня встречи в «Артистическом» оставили неизгладимое впечатление. Что стало особенно понятно в 1971 году, когда судьба все-таки закинула меня в вожделенный Париж. Едва заглянув в крошечную гостиницу у «Галери Лафайет», чтобы только закинуть сумку, я сразу же помчался на Монпарнас в легендарную «Ротонду». Однако, удачно расположившись там на веранде и неспешно наблюдая за разворачивающимся на моих глазах спектаклем под названием «жизнь парижской улицы», вдруг ощутил в себе некую тоску от крушения давней мечты.
Почему? Да потому, что мысленно перенесся на десять лет назад, в уже безвозвратно минувшие 1960-е. Вспомнил наш бесшабашно говорливый «Моспарнас» в проезде Художественного Театра.
И, снова обнаружив себя в точке, с которой, куда ни глянь, во все стороны один Париж, вдруг сам себе сказал: «Не эксклюзив!»
Джазовые кафе
История о том, как американский паровичок переехал большой сталинский «Совпаршив»
В октябре 1961 года столицу СССР сотрясли два вроде бы совершенно разноплановых, но, как позже прояснилось, очень даже связанных друг с другом эпохальных события. В Москве прошел внеочередной XXII съезд правящей КПСС. А на ее главной улице открылось кафе с ранее совершенно немыслимым «меню». Как ни старались, но главным «блюдом» в нем оказалась не еда, а музыка. Причем такая, которую до этого несколько десятилетий подряд официально подвергали всяческим гонениям и запретам.
В мертвой тишине, но бодром темпе
По тогдашнему обычаю, съезд преподнесли народу как «величайшее событие века». Однако по-настоящему историческим стало принятое на нем решение вынести тело Сталина из Мавзолея. При этом исполнение практически обогнало оглашение. За решение проголосовали в последний день работы съезда — 31 октября. А гроб с телом вождя в страшной тайне извлекли наружу и перезахоронили накануне ночью. Никаких торжеств при этом не было. Если не считать торжеством хозяйственности тот факт, что у генералиссимуса сначала срезали с мундира все золотые «цацки». И только потом спешно закопали у Кремлевской стены.
Гримасы отечественного «реабилитанса»
Между тем относительно неподалеку, в две недели как открытом кафе «Молодежное» (угол нынешней Тверской-Ямской и Васильевской), «рубили» джаз. Получилось в некотором роде даже символично. Еще вчера по мудрому указанию «отца народов» эта музыка — заодно с генетикой и кибернетикой — была зачислена в разряд «продажных девок империализма». И вот невероятное: Сталина вторично отправляли в последний путь. Причем не только «на бис» от вчерашних соратников, но и под жизнеутверждающие джазовые ритмы. Потом, правда, вождя стали де-факто реабилитировать. Зато и «антисталинская музыка» — уже, так сказать, де-юре — не сидела в подполье. После «Молодежного» джаз в Москве скоро зазвучал и в некоторых других пунктах молодежных встреч…
Поезд на чаттанугу
Те, кто в этих кафе играл, и те, кто их там слушал, в общем-то сошли именно с этого поезда. Двигал его виртуальный паровичок под Chattanooga Choo Choo и другие заводные, сразу ставшие шлягерами мелодии из киномюзикла «Серенада солнечной долины». В 1941 году эта выдвинутая сразу в трех оскаровских номинациях картина провожала американских солдат на войну. И пользовалась там бешеным успехом даже у врага. Несколько копий было тайком закуплено для Гитлера и его окружения: их крутили в подземном бункере Рейхсканцелярии во время бомбежек. После победы в наборе с другими трофейными фильмами «Серенада…» появилась в советском кинопрокате. Так искрометная музыка композитора Гарри Уоррена в великолепном исполнении джазового оркестра Гленна Миллера, сочинившего для фильма лишь одну, но зато прямо-таки эпохальную вещь Moonlight Serenade («Серенада лунного света»), повстречалась с советским зрителем.
Джазом опаленные
В стране, в которой со второй половины 1920-х годов весь не приспособленный под советскую идеологию джаз официально «опускали», обрекая его лучших исполнителей играть в ресторанах и в кинотеатрах между сеансами, такое стало настоящим потрясением. Особенно для молодых людей, довольно рано, что называется, «опаленных джазом». Большинство имен мы уже называли в главе, где рассказывалось о лучших годах ресторанов «Метрополь» и «Коктейль-холл» — этих культовых для многих послевоенных неформалов заповедных зон, где формировалась разновозрастная гвардия по-настоящему джазовых музыкантов. Одни, как тот же всегда тонко ведущий свою партию Александр Рывчун, замечательный пианист-импровизатор Леонид Кауфман или более молодой выпускник музыкальной школы при Московской консерватории Юрий Саульский, успевший тем не менее в составе квинтета-секстета поиграть и у Лени Геллера на танцах в «шестиграннике», и у Яна Френкеля в «Коке», уже были, что называется, в мейнстриме. Другие, как будущий руководитель ансамбля «Арсенал», а тогда ученик старших классов Алексей Козлов, только-только входили в эту «реку». Такого понятия, как драйв, тогда по эту, советскую сторону железного занавеса, считайте, что не было. А было то, что отчеканилось лагерной стихотворной строкой у Юза Алешковского: «А можно ли считать развратом, когда любовь под автоматом?»
