Спенсер стоял в своем длинном черном пальто, изображая скуку, как будто он был выше таких мелочей. Вэл держалась следом за ним, запрокинув лицо и глядя, как снежинки падают на завитки ее длинных волос.
Сьюзи вышла из-за скульптурной студии в плаще с капюшоном, держа в руке зажженный факел.
– Сожжет, она воображает себя колдуньей или кем-то в этом роде, – заметила Ди, девушка с пирсингом. Она глотнула шнапса из бутылки, которую держала в руке, и передала Тесс, которая сделала осторожный глоток и подивилась неожиданной сладости.
Толпа раздалась в стороны, освобождая дорогу для Сьюзи, которая молча прошла между студентами прямо к своей скульптуре, где закрыла глаза и выдержала небольшую паузу.
Тесс затаила дыхание.
В наступившей тишине все услышали тихое жужжание, которое издавала Сьюзи. Оно становилось все более громким и похожим на стон, а потом она открыла глаза и прикоснулась пылающим факелом к верхушке пениса.
– Нет! – вскрикнул Берусси, но было уже поздно. Пламя сбежало вниз по пенису и распространилось на туловище. Минуту спустя огонь целиком объял великана, – куски дерева и ветки трескались и лопались, – Тесс не имела представления, что пламя может быть таким громким. Все подались назад, прочь от жара. Сначала отвалился пенис, потом руки. Наконец, туловище рухнуло, и осталась лишь куча пылающих деревяшек, не имевших никакого сходства со скульптурой.
– Официально заявляю, что она больная на всю голову, – заявила Ди, стуча зубами, когда она приблизилась к огню, и еще раз глотнула шнапса.
– Язычество в чистом виде, – сказала девушка-хиппи в крестьянской юбке и пончо.
– Блестяще, – пробормотал Генри, задумчивый скульптор, которым Тесс серьезно увлеклась еще на первом курсе.
Спенсер презрительно покачал головой и плотнее запахнул пальто.
– Пошли отсюда, – обратился он к Вэл и зашагал прочь. Но Вэл осталась на месте, пристально глядя на огонь. – Ну, как хочешь, – бросил он и ушел.
Сьюзи швырнула факел в горящие останки и натянула капюшон.
Кто-то завыл, изображая койота.
– А где попкорн? – спросил парень в кожаной шляпе с обвисшими полями. – Мы забыли запастись попкорном.
Джон Берусси был близок к слезам.
– Почему? – жалобно спросил он, дергая Сьюзи за рукав плаща. – После стольких трудов… такая утрата…
Сьюзи улыбнулась.
– Разве вы не понимаете? – спросила она. – Это акт высшего творчества. Уничтожение – это преображение. Нужно умереть, чтобы возродиться.
– Но ваша скульптура уже не возродится, – сказал Берусси. – Ее нет, она уничтожена.
– Энергия, которая стоит за ней, стала только сильнее, – объяснила Сьюзи. – Разве вы этого не чувствуете, Джон? Разве вы не чувствуете, что после этого все становится возможным?
Он лишь скорбно покачал головой.
– В таком случае, вы больше ничему не можете меня научить, – сказала она и отвернулась от него.
Тесс бросила ключи в красную керамическую миску у парадной двери, где уже лежали ключи Генри. Его набор был надет на кольцо с серебряной подковкой, которую выбрала для него Эмма на последнее Рождество.
«Это для удачи», – сказала Эмма.
– Я дома! – прокричала Тесс. Она слышала звук включенного телевизора, но не видела других признаков жизни. Кухня аккуратно была прибрана, посудомоечная машина тихо работала. В мусорном ведре валялась пустая бутылка из-под мерло.
– Вот блин, – прошептала Тесс. Еще нет ведь даже семи вечера.
Она нашла Эмму на диване, погруженную в просмотр кинофильма, где несколько красивых мужчин и женщин орали друг на друга и выкрикивали непристойности. Эмма сидела, подобрав ноги под себя с пакетом кукурузных хлопьев на коленях.
– Где твой отец? – спросила Тесс. Она взяла пульт и стала переключать каналы, пока в конце концов не остановилась на мультфильме.
– Он говорит по телефону, – ответила Эмма, не сводя глаз с экрана, где осьминог пытался мыть гору тарелок, пока она не обрушилась на него.
Тесс нашла Генри в своей спальне, которая раньше была их общей. Он лежал на кровати с закрытыми глазами.
– Привет, – сказала она. – Опять мигрень?
Тесс сняла сережки и положила их на туалетный столик. Генри сел и кивнул; его взгляд остекленел, глаза налились кровью.
– С кем ты разговаривал? – спросила она.
– А я разговаривал? – Генри выглядел встревоженным.
– Не сейчас. Эмма сказала, что ты говорил по телефону. С кем?
– По телефону? Не было ничего такого.
Он явно лгал. Тесс видела это по выражению его лица, по уклончивому взгляду.
Было ли время, когда они вообще говорили друг другу только правду? Разве не это полагается делать молодым влюбленным: всю ночь обсуждать дурацкие подробности своей жизни? Только не Генри и Тесс. У них с самого начала были свои тайны. Генри никогда не говорил о своих очевидных чувствах к Сьюзи. А Тесс не рассказывала Генри, что три года была влюблена в него, пока Сьюзи наконец не свела их вместе. Тесс полагала, что эти первые тайны были чем-то вроде семян, из которых вырос запущенный сад, где правда и ложь нерасторжимо переплелись друг с другом. Это опасное место.
– Как прошел вечер с Эммой? – Она наклонилась, чтобы расстегнуть молнию на обуви.
Он выглядел бледным, но удивительно трезвым.
– Она сказала мне, что Дэннер знает женщину, которая нарисовала Фрэнсиса.
Тесс непроизвольно вздрогнула. Волоски по всему телу встали дыбом, словно рядом ударила молния.
– Эмме нравится проклятая картина, – только и сказала в ответ она.
– Все это как-то жутковато. Вчера Эмма спрашивала Дэннер о том, как она умерла. Сегодня Дэннер заявляет о том, будто знает Сьюзи.
Генри пытался говорить спокойно и рассудительно. Он всего лишь излагал факты. Но Тесс заметила панику в его покрасневших глазах, услышала дрожь в его голосе.
– Наверное, ты слишком остро реагируешь, – сказала она, придерживаясь своей роли рационального скептика. Так гораздо безопаснее.
Но не сейчас. Тесс видела, как выражение принужденного спокойствия на его лице сменилось гневом и страхом.
– Вот как? Ты не представляешь, каково было слышать это!
– Говори тише, – предостерегла она. – Думаю, это лишь совпадение. Она ничего не знает о Сьюзи, – только то, что это наша старая подруга.
– Мертвая подруга.
– Мы не говорили ей, что Сьюзи умерла.
– Нет, – согласился Генри. – Но в том-то и дело. Она как будто знает.
Тесс вздохнула.
– Боже мой, Генри, лучше бы ты не пил так много. Ты не можешь думать ясно. И неудивительно, что ты постоянно мучаешься от головной боли. Иногда я думаю, что если бы ты бросил пить…
