Хейзел повторила попытку, снова отключив двигатель, как только скутер начал «вилять хвостом». Проверила курс, позвала на помощь – и повторила все снова. Она проделала это еще десяток раз. На последней попытке двигатель заглох, хотя дроссель был открыт на полную. Раз топливо кончилось, можно было не суетиться. Хейзел старательно выверила курс по кораблю Икерсов, теперь совсем далекому, и сверила его с меткой мэрии на экране, не переставая звать на помощь. После этого она убедилась, что в каком-то смысле преуспела. Теперь они вне всякого сомнения направлялись к мэрии и не могли разойтись с ней больше чем на несколько миль, которые можно преодолеть и в скафандре. Но если курс был верен, то скорость оказалась до омерзения низкой. Расстояние 650 миль, а скорость – 40 миль в час. Шестнадцать часов ходу. Она подумала, пригодится ли Эдит второй запасной баллон кислорода. Датчик ее собственного показывал половину. Она еще раз позвала на помощь и еще раз решила в уме свою задачу – вдруг ошиблась в десятичных знаках? При повторной настройке радара на мэрию крошечный огонек на экране стал бледнеть и погас. Услышав, как выражается Хейзел, Лоуэлл спросил:
– А теперь что, бабушка?
– Ничего такого, чего бы не следовало ожидать. Есть такие дни, миленький, когда и вставать-то утром не стоит.
Причина, как вскоре выяснила Хейзел, была до того проста, что ничего нельзя было поделать. Стереорадар перестал работать, потому что разрядились все три картриджа в его блоке питания. Она была вынуждена признать, что пользовалась им долго и потратила много энергии.
– Бабушка Хейзел! Я хочу домой!
Хейзел отвлеклась от тревожных мыслей, чтобы ответить ребенку:
– Мы и летим домой, моя радость. Только это займет довольно много времени.
– А я сейчас хочу домой!
– Прости, но сейчас не получится.
– А я…
– Замолчи – а то, когда достану тебя из скорлупки, так задам, что долго будешь помнить. Увидишь. – И Хейзел снова позвала на помощь.
Лоуэлл, как это с ним бывало, мигом успокоился.
– Вот так-то лучше, – одобрила Хейзел. – Хочешь, сыграем в шахматы?
– Нет.
– Трусишка. Боишься, что я тебя побью. Спорим на три щелчка?
Лоуэлл подумал.
– А я буду белыми играть?
– Играй. Все равно побью.
К немалому удивлению Хейзел, так и вышло. Игра затянулась; Лоуэлл не привык еще так, как Хейзел, представлять себе шахматную доску, и приходилось несколько раз брать обратно ход, пока мальчик не запомнил расположение фигур. Через каждые два хода Хейзел звала на помощь. В середине игры ей пришлось отсоединить свой кислородный баллон и заменить его запасным. У нее и у мальчика кислорода было поровну, но маленький Лоуэлл расходовал его гораздо медленнее.
– Ну что, еще разок? Хочешь реванш?
– Нет! Я хочу домой.
– Мы летим домой, дорогой.
– А долго еще?
– Ну… еще не очень скоро. Я расскажу тебе сказку.
– Какую?
– Про червяка, который вылез из грязи.
– У-у, я эту знаю! Она мне надоела.
– Я тебе еще не всю рассказала. И она никак не может надоесть, потому что у нее нет конца – всегда что-нибудь новенькое.
И Хейзел в который раз стала рассказывать, как червяк выполз из ила – не потому, что ему не хватало еды, не потому, что там, под водой, было плохо, холодно или неуютно, – как раз наоборот. Просто этот червяк был беспокойный. И как он вылез на сушу и отрастил ножки. Как потом некоторые червяки стали слонятами, а некоторые – обезьянками, и они отрастили руки и начали делать разные вещи. Как потом, все еще не находя себе покоя, они отрастили крылья и устремились к звездам. Долго, долго рассказывала Хейзел, прерываясь только для того, чтобы позвать на помощь.
Ребенок то ли заскучал, то ли пропускал ее рассказ мимо ушей, то ли слушал с удовольствием, а потому сидел тихо. Когда Хейзел замолчала, он сказал:
– Расскажи другую сказку.
– Не сейчас, дорогой.
Датчик на баллоне Лоуэлла показывал ноль.
– Ну давай! Расскажи новую, получше.
– Не сейчас, дорогой. Эта история – самая лучшая история, которую знает Хейзел. Самая лучшая. Я рассказала тебе ее снова, потому что хочу, чтобы ты ее запомнил.
Хейзел увидела, как загорелся красным тревожным огоньком дыхательный индикатор мальчика, спокойно отсоединила свой ополовиненный баллон, закрыла бесполезные теперь клапаны и заменила опустевший баллон внука своим. Мгновение она раздумывала, не подключить ли баллон к обоим скафандрам, потом пожала плечами и отказалась от этой мысли.
– Лоуэлл…
– Что, бабушка?
– Послушай меня, дорогой. Ты слышал, как я звала на помощь. Теперь это придется делать тебе – через каждые несколько минут.
– Почему?
– Потому что Хейзел устала, дорогой. Хейзел нужно поспать. Обещай мне, что будешь это делать.
– Ну ладно.
Она пыталась сидеть совершенно неподвижно, чтобы потреблять как можно меньше воздуха, оставшегося в скафандре. Не так уж все было и плохо, думала она. Правда, она хотела увидеть Кольца, но все-таки и без них многое повидала. У каждого, наверно, есть свой Каркасон
[78] – ей не о чем жалеть.
– Бабушка! Бабушка Хейзел!
Она не ответила.
Лоуэлл подождал и начал плакать – горько и безнадежно.
Доктор Стоун, вернувшись на корабль, нашла там только мужа. Поздоровавшись с ним, она спросила:
– А где Хейзел, дорогой? И Лоуэлл?
– Разве вы не вместе вернулись? Я думал, они зашли в магазин.
– Не может быть.
– Что не может быть?
Эдит объяснила, в чем дело, и Роджера как громом поразило.
– Они улетели одновременно с тобой?
– Собирались. Хейзел сказала, что они будут дома через сорок пять минут.
– Значит, они остались у Икерсов – это ясно как день. Сейчас выясним. – И он бросился к двери.
Близнецы, вернувшись, застали и дома, и в мэрии полный переполох. Они провели несколько интересных и поучительных часов у старого Чарли. Отец, оторвавшись от рации, спросил их:
– Вы где были?
– У Чарли в берлоге. А что случилось?
