– Не принимай близко к сердцу, Дон. Директор, наверно, и сам-то как на иголках. Ты знаешь, что он получил предписание?
– Какое предписание?
– Тебе ведь известно, что он офицер запаса? Он обратился за указаниями и получил их. Приказ вступает в силу в конце семестра. На период его военной службы руководство школой принимает на себя миссис Ривз.
Дон, уже и без того бывший на пределе, почувствовал, что у него голова идет кругом. На период военной службы? Как можно говорить такое, когда никакой войны нет?
– Точно тебе говорю, – продолжал Джек. – Я узнал от повара.
Помолчав, он добавил:
– Послушай, старик, мы ведь друзья?
– Ну конечно!
– Тогда скажи мне честно: ты и в самом деле собираешься на Марс? Или отправляешься на Венеру вступать в армию?
– Да с чего ты это взял?
– Ладно, молчу. Но знаешь, если это даже и так, все равно между нами все останется по-прежнему. Мой старик говорит, что, когда приходит такое время, самое главное – это найти в себе мужество, чтобы встать в строй. – он посмотрел в лицо Дональду и добавил: – Как ты поступишь – твое личное дело. Тебе известно, что у меня в следующем месяце день рождения?
– Ну да.
– Так вот, после него я собираюсь записаться на курсы пилотов. Вот почему мне хочется знать, что будешь делать ты.
– Ох.
– Но это же ничего не изменит, во всяком случае – между нами. И потом – ты же собираешься на Марс.
– Да. Да, это так.
– Хорошо! – Джек взглянул на часы. – Я должен бежать, иначе они выкинут мою жратву свиньям. Ты точно не идешь?
– Точно.
– До встречи! – Он выбежал из комнаты.
Дон немного постоял, чтобы собраться с мыслями. Старина Джек, должно быть, относился к ситуации серьезно, раз отказался от Йельского университета ради курсов пилотов. Но он ошибается. Он должен ошибаться.
Чуть погодя Дон вышел в кораль
[25]. Лодырь подбежал на зов и принялся тыкаться мордой в карманы в поисках сахара.
– Прости, старина, – грустно сказал Дон. – Даже морковки нет, совсем забыл.
Он постоял, прижавшись лбом к лошадиной морде и почесывая пони за ушами. Потом тихо заговорил, пустившись в подробные разъяснения, будто Лодырь мог понять слова, дававшиеся Дону с таким трудом.
– Вот такие дела, – заключил он. – Мне нужно уезжать, а тебя мне взять с собой не разрешат.
Он мысленно возвратился к первому дню их дружбы. Лодырь был еще совсем жеребенком, но Дон его тогда испугался. Пони казался большим, опасным и, вероятно, плотоядным. Дон ни разу не видел лошадей, пока не прилетел на Землю, и Лодырь был первым конем, которого он увидел вблизи.
Дон внезапно почувствовал, как к горлу подкатывает комок, и замолчал. Продолжать не было сил. Обняв пони за шею, он расплакался. Лодырь тихо заржал, понимая – что-то случилось, и все тыкался в хозяина носом. Дон поднял голову:
– Прощай, малыш, и береги себя. – Он резко повернулся и бегом бросился к общежитию школы.
2. «Мене, мене, текел, упарсин»
[26]
Школьный вертолет высадил его на аэродроме в Альбукерке. Чтобы успеть на свою ракету, Дону пришлось поторопиться, так как служба управления полетами потребовала от пилота вертолета обойти стороной арсенал в Сандии. Взвешивая багаж, Дональд столкнулся с еще одним новшеством службы безопасности.
– У тебя в вещах есть камера, сынок? – спросил весовщик, когда Дон подал свои сумки.
– Нет. А что?
– А то, что когда мы будем досматривать твой багаж на флюороскопе, то засветим пленку.
По-видимому, рентгеновским лучам не удалось обнаружить в его белье никакой бомбы, так что сумки Дональду вернули, и он поднялся на борт крылатой ракеты «Санта-Фе трэйл», курсирующей между Юго-Западом и Нью-Чикаго. В салоне он пристегнул ремни безопасности, улегся на подушки сиденья и стал дожидаться взлета.
Поначалу, на взлете, рев двигателей беспокоил его больше, чем перегрузка. Но шум исчез, как только они прошли звуковой барьер, и наконец дало себя знать ускорение. От перегрузки Дон потерял сознание.
Он очнулся, когда корабль перешел в режим свободного падения, по крутой параболе скользя над равнинами. Дональд сразу же почувствовал сильное облегчение: не надо больше терпеть этот чудовищный гнет, сдавливающий грудную клетку, стискивающий сердце, эту тяжесть, от которой мышцы становятся словно ватные. Но, не успев насладиться этим благословенным ощущением легкости, он пережил новую напасть: его желудок, казалось, пополз вверх, к горлу. Сначала Дон встревожился, ибо не мог объяснить это неожиданное и невыносимое ощущение. Потом у него возникло дикое подозрение. Возможно ли? Только не это! Этого не может быть… только не космическая болезнь. Нет, только не у него! В конце концов, он родился в невесомости, а космическая тошнота – удел ползающих по земле, этих жалких кротов!
Но подозрение мало-помалу перерастало в уверенность; годы вольготной жизни на планете подорвали его иммунитет. С затаенным смущением Дональд подумал, что и впрямь ведет себя будто крот. Перед стартом ему не пришло в голову попросить укол от тошноты, хотя он и проходил мимо стойки, обозначенной ярко-красным крестом.
Вскоре его тайный позор стал явным. Дон едва успел схватить один из пластиковых пакетов, которые раздавали пассажирам специально на этот случай. После этого он почувствовал себя лучше, хотя слабость не проходила. Вполуха Дон принялся слушать доносящееся из динамика описание местности, над которой они пролетали. При подлете к Канзас-Сити небо из черного опять стало лиловым, крылья вновь обрели опору, а пассажиры снова почувствовали перегрузку, когда ракета плавно пошла на посадку в Нью-Чикаго. Планировала она со свистом, по длинной пологой траектории. Дон поднял спинку кресла и сел.
Спустя двадцать минут, когда навстречу кораблю понеслась посадочная площадка, радар запустил носовые двигатели и «Санта-Фе трэйл» приземлился. Полет занял меньше времени, чем путешествие на вертолете от школы до Альбукерке. И часу не прошло, как корабль проделал в восточном направлении такой же путь, какой в свое время крытые фургоны переселенцев, двигаясь на запад, преодолевали за восемьдесят дней, если все шло хорошо. Ракета местного сообщения приземлилась на поле, на самой окраине города, рядом с огромной, все еще немного радиоактивной равниной, где теперь располагался главный космодром планеты, а когда-то в прошлом – Старый Чикаго.
