— К несчастью, с камнями проводили слишком много скоропалительных экспериментов, которые часто вели к страшным последствиям. Опыты ставили в основном на малолетних сиротах, которых свозили из близлежащих деревень, а позже и из Лондона.
Финч снова развернул книгу, дабы каждый мог увидеть, что в каждом щите находилось какое-нибудь существо — гротескный гибрид двух зверей, или зверя с птицей, или зверя с насекомым. В установленном порядке имелось всего одно исключение: первый щит на второй странице содержал вооруженный пучком молний кулак с крошечным изображением горностая на костяшках пальцев.
— Господи… — пробормотала Валорхенд. Она представила грозу и человека, заключенного в клетку, к прутьям которой тянулись нити молний, — правда, словами выразить этот образ девушка не смогла.
— Не хотите ли вы сказать, что умение управлять молниями досталось Сликстоуну по наследству? — спросил Борис.
— Нет, по наследству он его как раз не получал. Он сам, по собственной воле стал чудовищем. Он получил власть над молниями в точке перехода.
Орелия подумала, что теперь наконец-то начала все понимать: точка перехода продлевала жизнь, именно так можно было объяснить появление Ференсена в Ротервирдском Западном лесу в 1893 году и его осведомленность обо всех произошедших в Ротервирде событиях, включая живучесть Сликстоуна.
Валорхенд подметила другую деталь:
— Вы говорили, что сюда приехали десять вундеркиндов. Но маленьких щитов в книге двенадцать.
— Были еще двое местных, они родились в одно время с остальными, — ответил Ференсен.
Орелия решила воздержаться от очевидного вопроса, теперь в этом больше не было необходимости; у нее не осталось ни малейших сомнений насчет личности Ференсена. Орелия подозревала, что Финч тоже все понимает.
Финч перевернул последнюю страницу, на которой был изображен всего один небольшой щит с огненнолапым котом — стоящие вокруг стола разом выдохнули. Прошлое и настоящее в мгновение ока сошлись в одной точке.
— Это — не случайное сходство, это и есть тот самый кот, — произнесла Орелия. — Та самая тварь, которую я видела полтора часа назад.
— Существа из точки перехода, должно быть, живут… целую вечность, — вставила Валорхенд.
Орелия проследила за тем, как едва знакомая ей Валорхенд вглядывается в Ференсена. «Смышленая девчонка, — подумала она, — тоже догадывается о его сущности».
— Но кому принадлежит это создание? — спросил Борис. — Чей это щит?
— Имя владельца тоже было стерто.
— Хотелось бы мне знать… — ответил Ференсен.
Как бы старик ни пытался дозировать информацию в собственных и прочих интересах, на этот раз Орелия ему полностью поверила.
— Повторите еще раз, что сказал кот? — поинтересовался Облонг, почувствовавший себя за бортом.
— Сначала спросил, у меня ли книга, а когда я не ответила, произнес: «Умри, дитя».
— Не слишком дружелюбный котяра.
Валорхенд перебила:
— Эксперименты — по крайней мере успешные — никогда не проводят без записей. Должны остаться какие-то заметки, книги или…
— Да, — сказал Ференсен, — книга была. Я видел ее только однажды. Она называлась «Книга римских рецептов».
— Ты шутишь, — захихикал Борис Полк.
— Боюсь, что нет. «Римский» — это анаграмма слова «мирской», из другого мира.
Ференсен слишком долго приглушал воспоминания, и внезапная откровенность принесла ему разнообразные и самые неожиданные болезненные ощущения. Он видел книгу один раз, когда та была уже почти готова, — у него появилась возможность ее уничтожить, но он не смог. Последствия подобного поступка казались слишком непредсказуемыми. Вместе с этим на поверхность всплыло еще одно тревожное воспоминание.
— Когда-то давно мне показали одну надпись: «И герой, и полный бес тирана». Почерк принадлежал Уинтеру. Видите ли, Уинтер любил анаграммы.
Ференсен записал фразу: «И герой, и полный бес тирана», после чего одну за другой переставил буквы, вычеркивая уже использованные. Проступило новое название: «Полный бестиарий Гериона». Наступила тишина.
— Эта книга действительно описывает успешные эксперименты, — наконец подтвердил Ференсен.
Орелия увидела, как Ференсен отступает в тень, будучи почти на грани нервного срыва.
На помощь пришел Финч, который достал вторую книгу куда меньшего размера.
— Здесь — финальная точка: протоколы судебного процесса над Герионом Уинтером, записанные по большей части кодовым языком, который мне не удалось расшифровать. Но вердикт и приговор записаны на старом добром английском. — Герольд открыл книгу на последних страницах и зачитал: — «Герион Уинтер, мы признаем тебя виновным в преступлениях против природы и Бога. Ты мучил детей и животных, обращаясь с ними как с материалом для экспериментов. Ты будешь отправлен в собственную подопытную страну, помещен в клетку и при помощи камней послан туда, откуда не сможешь вернуться. Правосудие приговаривает тебя к той же судьбе, которой ты подверг других. Затем все сведения о положении входов в проклятые земли будут уничтожены. Тайны Ротервирда будут находиться под охраной законов, которые не допустят, чтобы еще хоть один человек соблазнился ими…» «Обвиняемый не просил суд о снисхождении. Он провозгласил, что вернется и его расплата будет достойной. Воскликнул, что на смену ему придут другие. Однако выражение его лица лишилось прежней гордыни. Приговор был приведен в исполнение в указанные сроки. Остальные обвиняемые, все элевсинцы, были приговорены к tabula rasa et excilium…»
— Табула… что? — переспросил Грегориус Джонс.
Еще бледный Ференсен снова вступил в разговор и ответил:
— Tabula rasa — это латинское выражение, которое описывает еще один эффект, открытый Уинтером в точке перехода: если расположить камни в определенном порядке, они могут стереть человеку память. В конечном итоге правительство применило этот эффект к элевсинцам, добавив для надежности высылку из страны. Подсудимым прочистили мозги, приведя в состояние полной младенческой бессознательности. Для элевсинцев это было все равно что смертная казнь.
Валорхенд подпрыгивала на месте от восторга:
— Ну это же все объясняет! И почему Сликстоун устроил прием, и почему засыпал Облонга вопросами об истории. Ему нужна информация для того, чтобы восстановить память!
— Так вот зачем он умыкнул мой паб, — вставил Ферди.
Орелия вспомнила образ на гобелене в поместье: сидящий в клетке человек, из головы которого в разные стороны летят разноцветные птицы. Она поежилась. Tabula rasa: его сознание стерли подчистую.
Валорхенд продолжила:
— У Сликстоуна должна была сохраниться какая-то остаточная память, иначе он не купил бы камни. Он собирается продолжить дело Уинтера — снова завладеть книгой и начать все сначала.
