Осберна первым встретил Николас, дед. Обняв и поцеловав внука, он уступил место бабушке и кормилице, и обе женщины заключили юношу в долгие объятия.
Все засуетились, кинувшись накрывать на стол для такого огромного отряда, ведь о большей радости, чем приютить воинов на ночь, жители Ведермеля и не могли мечтать. Вскоре всё было готово. Вернувшихся с войны расхваливали на все лады, и каждое их слово или дело казалось обитателям Ведермеля чудом.
Наконец, стол был накрыт, и в пиршественном зале собралась такая толпа, что больше и не вместить, все, радостные, принялись за еду. А когда с ней было покончено, столы унесли, чтобы освободить место для бочек. После первой чаши, выпитой в честь Спасителя, и второй – в честь всех святых, осушили третью – за вернувшихся с войны. Но тем, кто оставался дома, этого показалось мало, и они подняли ещё одну – за Осберна, капитана воинов. Когда же и с ней было покончено, взгляды всех в доме обратились к самому капитану. Он поднялся со своего места, щёки его алели, глаза сверкали, и, почувствовав, что слова льются из его уст, запел:
Мне было видение: бог войны
Стоял в исполинский рост,
И с кличем в долину ринулись мы,
Путь воина груб, непрост,
Путь воина каменист, остёр.
Под градом свистящих стрел
Прошли далеко мы: войны костёр
До звёзд разрастись успел.
Мечом и щитом собираем снопы
Под песню надёжной, тугой, тетивы.
Уж солнце отжило свой долгий век,
Когда началась игра,
И в поле, на воинов павших и снег,
Светила, бледнея, луна.
Пора была святок, за крепкой стеной
Мы славили прочный мир.
Вино разливалось бурлящей рекой,
Гремел, продолжался пир:
Заздравные кубки, кольчуги, шлема.
В упорной борьбе отступала зима.
И сердце сильнее забилось весной:
Живому цвести, расти,
Но встали некошеной сорной травой
Битвы. Венков не плести
Девушкам на лугу, не петь
С сужеными в свой черёд.
В поле гуляет и пляшет смерть,
Гадает: умрёт – не умрёт.
Башни теснятся, гремят небеса,
В полночь ковром выпадает роса.
Мы бились всё лето до той поры,
Пока, созревая, зерно
К земле не склонилось. Мечи, топоры
И стрелы – всё в дело шло
У нас и врагов, как тисками они
Сжимали, теснили нас,
Но мудрости ярко светили огни
В полночный, кромешный час.
Во тьме непроглядной сверкают клинки,
Но воина руки сильны и крепки.
Окончилась битва, счастливый мир
Добыт, мы идём домой,
И нас ожидают весёлый пир
И слава, суровой зимой
Заздравная чаша и новый сказ
О подвигах и войне.
Как славили дедов, прославят нас
В родной, дорогой земле.
По бражному залу сказанье рекой
Прольётся: мы в битвах добыли покой.
Раздались громогласные радостные крики. Все решили, что песня правдива до последнего слова и что тот день лучший из дней с тех пор, как возник Ведермель. И до поздней ночи, пока все не отправились спать, в пиршественном зале царило веселье. Так вот изменились порядки Ведермеля, обитатели которого славились когда-то своей скаредностью. И кто бы подумал, ведь сделано это было одним только юношей.
Глава XXX
Осберн отправляется к условному месту
На следующее утро, не дожидаясь, пока солнце поднимется высоко, довольные гости разъехались по домам. Осберн с жителями Ведермеля, благословив, проводили их в путь.
Когда же непривычная суматоха стихла, Осберну показалось, будто он очнулся ото сна, и в сердце его поднялась буря надежды и страха. Юноша не находил себе места в ожидании часа, когда он окажется у Излучины, и не думал ни о чём, кроме как о подарках из Истчипинга, которые хотел передать девушке; он не взял с собой никакого оружия, только лук со стрелами: они нужны были для того, чтобы переправить подарки через поток. Надел юноша прекрасно смотревшийся на нём, купленный ещё в Истчипинге ярко-зелёный плащ с цветочной золотой вышивкой. Шёл он очень быстро, лицо его пылало, губы раскрылись, дышал он горячо и от смешанных тревожных и радостных предчувствий слегка сдвинул брови. По дороге он мучился тем, что за время его отсутствия многое могло случиться, многое изменилось и, может быть, он не увидит на заветном месте Эльфхильд. Он терзал себя тем, что она могла заболеть, умереть или выйти замуж, и наконец, его мужественное сердце отринуло эти мысли, и Осберн решил, что не приключится с ним подобное зло, пока он верен своей любви и не поддаётся печали.
Так он шёл, пока не достиг того места, откуда виднелся мыс, но на его вершине никого не было. И всё-таки юноша пустился бежать, будто Эльфхильд уже давно ждала его, бежал он, опустив глаза в землю, словно боясь увидеть пустующее место встречи. Но когда Осберн достиг берега, он всё-таки взглянул на мыс и, к своей великой радости, заметил поднимающуюся туда Эльфхильд. Она, тоже увидав его, громко вскрикнула и, раскинув руки, бросилась к краю обрыва, в ту сторону, где он стоял. Осберн не мог проронить ни единого слова, ни звука, долго, очень долго он просто глядел на неё, а затем спросил:
– Всё ли у тебя хорошо?
– О да, да, – ответила Эльфхильд, – и теперь будет ещё лучше.
– Ты обручена с кем-нибудь? – спросил он.
– Да, – ответила она, – с тобой, я верна тебе.
– О, как было бы славно, если бы так и случилось на самом деле! Как было бы славно! – сказал Осберн.
– О! – отозвалась она. – Не грусти этим утром, и не желай того, от чего тебе станет грустно. Подумай, как прекрасен сей миг, когда мы, наконец, вновь увидели друг друга.
– Ты часто приходила сюда, думая застать меня? – спросил он.
Она ответила:
– Четырнадцатого мая был год с тех пор, как мы расстались, а теперь уже восьмое октября. Значит, прошло пятьсот и одиннадцать дней – не чаще и я приходила сюда, надеясь тебя застать.
Эти слова она произнесла так печально, что у юноши спёрло дыхание, лицо исказилось, и он заплакал. Девушка промолвила:
– Я бы не хотела, чтобы ты плакал из-за меня, милый мой.
Лицо его прояснилось, и он проговорил:
– Нет, моя милая, это не только из-за тебя, у меня есть и свои причины для слёз, и не думай, что лишь от печали, я плачу и от любви.
Она сказала:
– От твоих слов и мне хочется плакать.
И в самом деле заплакала.
Немного погодя она произнесла:
– Присядь, если хочешь. И расскажи мне обо всём, что с тобой случилось, о твоих подвигах (а вести о некоторых из них через Разлучающий поток мне приносил ветер). Я бы с радостью, долго-долго слушала тебя, твои рассказы о добрых вестях.
– Если таково твоё желание, – ответил Осберн, – то и я желаю того же. Но и мне любо будет внимать твоим рассказам о жизни в разлуке. Я ведь тоже больше всего на свете хочу слушать тебя.
