И они говорили, совсем негромко… «Вот мы и снова вместе, Элла, любовь моя, вместе душой и телом; но долго ли ждать новой, самой последней встречи?» – «Долго, – ответила она, – многие годы пройдут; а теперь помолчим, дорогой мой, предадимся размышлениям, ибо время коротко и наши тела, призывая воспоминания, преобразуют любовь в нечто лучшее, чем была она в прежние времена».
Потом настало молчание, и, не успев досчитать до ста, я услышал произнесённые с тяжёлым вздохом слова: «Прощай, Элла, прощай надолго». – «Прощай и ты, Лоренс».
Солнце село, и всё вокруг сделалось таким, как было.
Однако я всё стоял у изножья кровати, размышляя; наконец, сестра подошла ко мне и сказала: «Господин лекарь, сейчас не время дремать… действуйте, страждущие ждут вашей помощи, а злая болезнь становится всё сильнее в жаркой духоте; вдохните, – она распахнула окно, – и увидите, что воздух снаружи не свежей, чем в палате; ветер дует прямо с востока, от гнилых болот, и море сделалось подобным стоячей луже».
Отвернувшись от неё, я подошёл к больному и сказал: «Сэр Рыцарь, наперекор всей хвори вокруг, вам самым странным образом становится лучше; ещё один месяц, и вы снова препояшетесь мечом». – «Благодарю вас, любезный господин Хью», – ответил он с некоторым нетерпением, словно бы ум его был обращён к иным материям, и резко повернулся на другой бок – спиной ко мне.
До поздней ночи в тот день я ходил за больными; а когда ушёл из госпиталя, спустился к морю и принялся расхаживать по плотному песку. Горячая дымка кровавила луну, которую море не хотело принимать на свою грудь, хотя восточный ветер всё гнал туман вперёд и вперёд. Я расхаживал в задумчивости, и вот, донёсшийся со стороны моря шум заставил меня поглядеть в ту сторону. Что приготовило нам море? «Laus Deo»!
[4] Западный ветер! Ура!
Охватившее тогда чувство счастья я помню и теперь – во всей полноте. Как пришло оно тогда из-за моря? Сперва далеко-далеко у горизонта, под ржавой луной, возмущая и колебля туманы, появилась длинная ровная полоса белой пены. Она быстро приближалась, нет – летела на меня с ужасающей быстротой; она обретала форму, странную, текучую, перепутанную – возмущённая пена зелёного моря. И вот! Ура! Я уже охвачен ею – холодной солёной пылью, намочен, ослеплён… Когда я вновь обрёл зрение, то увидел перед собой огромные зелёные валы, набегавшие на берег, выраставшие перед ним и рушившиеся на него; а над ними с волны на волну перепрыгивал весёлый западный ветер, уносивший своими бурными порывами туман и полные хвори облака на восток. И марево сгинуло, его отнесло от нашего прекрасного города к стоячим болотам – копить злобу и размышлять о своём поражении.
Но после встречи с двумя влюблёнными моя жизнь как-то переменилась, и я начал быстро стареть. – Смолкнув ненадолго, он добавил: – А ведь всё это было давно, очень давно – я даже не помню когда.
Он опустился на своё место, и все долго молчали; наконец, заговорил Джайлс.
– Однажды мне было видение – когда я бодрствовал, когда на меня смотрели. Давным-давно, в полдень чреватого грозой летнего дня.
Я уединился в собственном прекрасном саду возле города, ибо в тот день предстояло выдать великую награду отважному мужу, который спас всех нас, с успехом возглавив войско в случившейся несколько дней назад битве. Теперь сама королева, владычица тех земель, которую подданные почитали едва ли не наравне с Девой-Матерью, так добра, блага и прекрасна она была, намеревалась увенчать его цветами и препоясать мечом; после мы намеревались пропеть в честь победы «Те Deum»
[5]*, и едва ли не весь город уже собрался в Храме и вокруг него, и на холме возле реки, где должен был произойти обряд увенчания. Однако я – как уже сказано – сидел в одиночестве в саду близ своего дома, скорбя об утрате, ибо отважный брат мой погиб рядом со мной в этой битве.
Погрузившись в глубокое раздумье, я сидел под вязом в тот тихий безветренный день, и вдруг в ветвях дерева зашелестел ветер. Я поглядел вверх, и сердце моё, не знаю почему, едва не остановилось; трудно было найти объяснение этому, глядя на оставленную пробежавшим ветерком дорожку над кивающими лилиями и тростниками возле фонтана; но, обратив свой взор к месту, откуда он исходил, я немедленно понял причину. Ах! Там стояли они: та пара, которую я уже видел в ночных сновидениях, теперь предстала предо мной при дневном свете. Один из них был рыцарем, как мне казалось, и длинные волосы его, переплетённые золотистыми нитями, рассыпались по кольчуге, а голову прикрывал яркий, лишённый султана шлем. Лицо его было скорбным, но спокойным. Рядом, не прикасаясь к нему, шла удивительно прекрасная дева в белых одеждах, опущенные ресницы притеняли голубые глаза, ладони и руки её, чуть шевелясь, как бы парили; и великий покой охватывал их обоих, хотя к нему примешивалась печаль.
Оказавшись напротив меня, эти двое остановились на миг – нисколько не призрачные, каким, по словам людей, положено быть духам, – но чёткие и ясные. Они стояли лицом к лицу возле меня, а я замер без движения и не смел молиться. Тут дева сказала: «Любимый, сегодня наша последняя истинная встреча перед концом, и нам нужен свидетель; пусть им станет сей муж, умягчённый скорбью, как и мы».
Я никогда не слыхал музыки, подобной той, которая звучала в её словах; впрочем, в молодости я всё гадал, кто лучше поёт: ангелы или хор в нашей церкви, хотя в тот самый миг дуновение ветра донесло до меня звуки величавого гимна, напоминая о давно миновавших, полных трепета и священного ужаса днях, о старом храме и о той, что осталась лежать под камнем возле него, о той, чей ласковый голос однажды, давным-давно, один только раз… Но я ещё увижу её. – Тут Джайлс умолк, и никто не дерзнул нарушить его молчание, видя, что спазм перехватил гортань его, что сжаты кулаки и напряжены все его мышцы. Впрочем, вскоре он продолжил рассказ, откинув сперва со лба резким движением длинные волосы, которые закрыли было его глаза. – Рыцарь провел рукой по челу, словно бы прогоняя собравшийся перед глазами туман, и сказал негромким и низким голосом: «Почему это последняя встреча, дорогая моя? Разве ты не знаешь, как много времени у нас ещё остаётся? Прошлой ночью ко мне в дом из слоновой кости приходил старик; он сказал мне, что до счастливого конца у нас есть ещё целый век, даже больше». – «Как это долго, – сказала она, – как долго; ах, любимый, как ужасны эти слова. И всё же – это последняя встреча. Увы! Увы мне! Как скучны будут эти годы! Мои слова! Мой грех!»
«Да, любимая, это ужасно, – ответил он. – Я едва ли не плачу, хотя состарился и окоченел от жизни в домике из слоновой кости. О, Элла, если бы ты только знала, как холодно там звёздными ночами, когда затихает и северный ветер. Там нет ни одной яркой краски – только белая кость и узкая золотая полоска над каждым окном, а позади трона – полированное золото на целый фатом. Элла, едва ли ты поступила правильно, отослав меня в этот дом».
«Неужели там холодно? – спросила она. – Я и не знала. Прости! Кстати о свидетеле, раз он нам нужен, почему не может оказаться им этот муж?» – «Лучше бы старый Хью, – ответил он, – или Катберт, его отец: им обоим уже приходилось бывать свидетелями». – «Катберт, – сказала дева со скорбью, – скончался двадцать лет назад, а Хью умер прошлой ночью». – Джайлс произносил эти слова беззаботно, не придавая им особого значения, но двух собеседников охватила холодная болезненная дрожь. Не заметив этого, он продолжил.
