Трубы запели снова, соединившись в общем порыве, от которого затрепетал и сам воздух, а солдаты и лорды дружно вскричали:
– Ура Гизелле, Королеве-Примирительнице!
* * *
– Пойдем, Гарольд, – сказал прекрасный золотоволосый мальчишка, обращаясь к другому, своему младшему брату. – Пошли, а Роберт пусть останется у наковальни. Пойдём покажем нашей благородной матушке эту прекрасную вещь. Милый оружейник, прощай.
– Значит, вы к королеве? – спросил оружейный мастер.
– Да, – ответил мальчик, с восторгом глядя в полное рвения мужественное лицо.
– Подожди, дай-ка ещё погляжу на тебя; ты так похож на одну девушку, которую давным-давно я любил у себя на родине. Побудь здесь ещё немного, пока твой брат не соберётся идти вместе с тобой.
– Хорошо, я останусь и обдумаю то, что ты говорил мне… Похоже, мне придётся впредь думать только об этом… до конца дней своих.
Мальчик сел на старую расплющенную наковальню, и ясные глаза его словно бы заглянули в некую страну мечтаний. Благородное видение парило перед ним: окружённый братьями и друзьями, он сидел на престоле, справедливейший из земных королей, окружённый любовью самого преданного из всех народов. Он принимал посланников стран, вновь обретших некогда несправедливо утраченную независимость… И повсюду царили любовь и мир, правосудие и справедливость.
Увы! Он не знал, что столь долго задерживавшемуся отмщению должно было совершиться при его жизни; не знал и того, как трудно восстановить то, что складывалось век от века, а не за несколько лет. И всё же жизнь ещё была доброй, хотя и не столь прекрасной, как в мечте.
Наконец от мечтаний его отвлёк брат-близнец Роберт:
– Ну а теперь, братец Свенд, мы действительно готовы, смотри! Только сперва стань на колени, ведь теперь я – епископ.
И, потянув брата на колени, он надел ему на голову железный венец – ещё великоватый для Свенда, фантастический узор его Роберт придумал сам, сам и выковал, и сейчас только что достал из воды эту корону – уже прохладную и ещё мокрую.
Увидев скособочившийся на голове Свенда венец и огромные капли, подобием слёз стекавшие на лоб и щёки брата, Роберт и Харальд громко расхохотались. Свенд же, поднявшись, выровнял корону на голове и, смахнув в обе стороны капли, поймал брата за руку и спросил:
– Можно я оставлю корону себе, Роберт? Когда-нибудь я буду носить её.
– Ладно, – ответил брат, – только это ерундовая вещица; пусть лучше Сиур бросит её в печь и выкует рукоять для меча.
С этим они и отправились, Свенд держал корону в руке, но Сиур остановил их:
– Назначаю тебе цену за мой кинжал, принц Свенд, – как ты и хотел поначалу, – негоже отдавать подобную вещь задаром.
– И какую же? – бросил Свенд, пожалуй что резковато, ибо решил, что Сиур хочет забрать назад своё обещание, совершая, в общем-то, некрасивый поступок.
– Нет, не сердись, принц, – проговорил оружейник, – просто мне взбрела в голову одна причуда… Я ведь ничего не просил ещё у тебя. Не скажешь ли ты своей благородной и прекрасной матери, что Сиур-кузнец спрашивает, счастлива ли она.
– Охотно, милый мастер Сиур, если тебе это нужно. Прощай.
Счастливые юные принцы ушли, и тогда Сиур извлёк из тайника разное оружие и панцирь и взялся за работу, сперва старательно заложив изнутри на засов дверь своей мастерской.
Свенд же и братья его, Харальд и Роберт, направились своим путём к королеве и обнаружили её в одиночестве – в дворцовом дворике, окружённом мраморной галереей. Увидев своих прекрасных сыновей, она поднялась им навстречу.
Царственная и добродетельная, она с любовью поклонилась им, делая излишним вопрос Сиура.
Посему Свенд показал матери кинжал, но не корону, а она принялась расспрашивать о Сиуре-кузнеце, о том, как говорит он, и как смотрит, и какие у него волосы; наконец мальчики начали дивиться такому рвению в расспросах, а загоревшиеся глаза и щёки, по мнению Свенда, преобразили мать. Он ещё не видел её столь прекрасной.
Потом Свенд спросил:
– Мать, ты не рассердишься на Сиура, правда? За то, что он просил меня задать тебе один вопрос.
– Рассержусь? – И душа её немедленно отправилась в те края, куда не могло возвратиться тело; на мгновение или два ей показалось, что вернулась прежняя жизнь и Сиур идёт рядом с ней у подножия родных гор.
– Мать, он хотел, чтобы я спросил у тебя о том, счастлива ли ты?
– Так, значит, этот вопрос, Свенд, задал тебе муж с каштановыми волосами, уже поседевшими ныне? Значит, у него мягкие волосы, у вашего Сиура, и они волнами ниспадают на плечи? И глаза его горят внутренним огнём, словно исходящим из глубин сердца? Так что же он сказал? Ты говоришь, что слова его – против твоего собственного желания – увели тебя в страну мечты? Ну, хорошо; передай ему, что я счастлива, но не настолько – как стали бы мы и как были мы прежде. А ты, сын мой Роберт, становишься искусным кузнецом… Не собираешься ли ты вскоре превзойти Сиура?
– Ах, что ты, мать, – возразил тот, – в нём есть нечто такое, что делает его бесконечно превосходящим всех известных мне ремесленников.
Воспоминание, явившееся из страны снов, поразило её сердце сильнее всех предыдущих; зардевшись, как юная девушка, она нерешительно спросила:
– А не работает ли этот Сиур левой рукой, сын мой? Ибо я слышала, Роберт, что некоторым людям присуща подобная особенность.
Но сердце её помнило: некогда, среди родных гор, в доме своего отца она услыхала от кого-то, что лишь рождённый левшой может искусно орудовать левой рукой. Сиур, тогда ещё мальчик, сказал: «Хорошо, я попробую».
И через месяц явился к ней с серебряным браслетом весьма тонкой работы – выкованным левой рукой.
И ответил Роберт:
– Да, матушка; он работает левой рукой не реже, чем правой, и иногда прямо на глазах перебрасывает молоток из руки в руку – с лёгкой улыбкой, как бы приговаривая: а ну-ка, попробуем. И чаще делает это, когда работает по металлу, а не по мрамору. А однажды Сиур произнёс такие слова: «Интересно бы знать, где сейчас находится та вещица, которую я впервые в жизни сковал своей левой рукой… Что ж! Всему своё время». Как по-твоему, мать, что он хотел этим сказать?
Не ответив ни слова, движением руки она отбросила широкий рукав, и на запястье её блеснула серебряная полоска – с неровно огранёнными и дешёвыми камешками.
* * *
В палате Совета посреди лордов восседали Свенд и шестеро его братьев. И был Свенд среди них первым во всём: в том, что касается владения топором и мечом, власти над людьми, в умении привлечь к себе любовь мужчин и женщин, а ещё в совершенстве лица и тела, мудрости и силе. Рядом с ним сидел Роберт, хитроумный в работе над мрамором, деревом или медью; всё на свете умел он изобразить как живое: и изгиб крыльев ангела, и крошечную полевую мышку, шныряющую между стогов в пору уборки урожая. Рядом с ними были Гарольд, знающий все звёзды небесные и земные цветы, Ричард, способный величественным ритмом и пением рифмованных слов исторгнуть человеческую душу из тела, Вильям, пальцы которого извлекали из арфы воистину небесные звуки, а с ними два брата-морехода, которые год назад, невзирая на собственную молодость, вернулись из долгого и опасного плавания с известием об открытом ими на дальнем-дальнем западе чудном острове, величиной превосходящем все известные роду людскому, прекрасном и необитаемом.
