Господин-товарищ Буачидзе хмуро кивнул и подозрительно на меня покосился. Видимо, его покоробило мое упоминание о «царе и Отечестве», как и о том, что не все в этом мире так просто, как бы хотелось некоторым. Но спорить при этом он со мной не стал.
– Да, казаки – это сила, – произнес он после небольшой паузы, – причем многие из них будут руками и зубами держаться за свои привилегии. Но не стоит забывать и о том, что мы, большевики, не собираемся огульно лишать их всех льгот. К тому же казаки смертельно устали от войны. Многие погибли на фронте, многие стали калеками. Так что они благодарны большевикам хотя бы за то, что те закончили наконец-то эту треклятую войну.
Немного помолчав, он продолжил:
– Я знаю, что вы, Михаил Александрович, – тут он впервые обратился ко мне по имени и отчеству, – лично принимали участие в боях с германцами в составе Красной гвардии под Ригой. Думаю, что это вам поможет в общении с местными жителями. Ведь местные горцы весьма уважают храбрых воинов.
Я не удержался и напомнил Ною Буачидзе о том, что до Февральского переворота я командовал Дикой дивизией, и ее бойцы не могут упрекнуть меня ни в трусости, ни в невнимании к их нуждам и заботам.
– Мы помним об этом, – кивнул мой собеседник. – Дикая дивизия показала себя с лучшей стороны во время мятежа генерала Корнилова. Ее эшелоны были направлены Корниловым на Петроград. Но горцы, узнав, для чего и зачем их туда направили, остановились под Вырицей и отказались участвовать в авантюре несостоявшегося диктатора.
Я тяжело вздохнул. Если сказать начистоту, я тогда, в августе прошлого года, втайне сочувствовал генералу Корнилову, хотя, наверное, никогда не смогу простить ему участие в аресте семьи моего брата. Впрочем, уже потом мои новые знакомые буквально на пальцах сумели разъяснить мне, почему замысел корниловского выступления не мог быть успешным, и что ждало Россию в случае хотя бы частичного осуществления этого плана. Кровавая бойня всех против всех, в которую по самую Москву и Петроград влезли бы и германские войска – вот что получила бы наша страна в случае установления в ней военной диктатуры.
– Товарищ Романов, – произнес Буачидзе, прервав мои размышления, – вам нужно помнить и о разноплеменном населении Северного Кавказа. Многие из здешних народов сотни лет враждуют друг с другом. И достаточно одной искры, чтобы мир в этих краях взорвался, словно пороховая бочка, и пролилась кровь. А, как вам известно, кровная месть среди горцев – это дело чести, которое зачастую передается из поколения в поколение. Потому действовать нам следует очень осторожно, не спеша, тщательно продумывая каждый поступок и каждое слово.
«Да, удружил мне полковник Бережной, – подумал я. – Что называется – из огня да в полымя! Но, с другой стороны, мне что, надо было остаться в Гатчине, на положении частного лица, спрятавшегося за женские юбки? Да я бы сам себя после этого перестал бы уважать! Мой пращур Петр Великий лично брал на абордаж вражеские корабли, водил в атаку под Полтавой солдат. А мой отец, император Александр Третий, во время войны за освобождение Болгарии командовал Рущукским отрядом и не раз участвовал в рекогносцировках в передовых цепях, под огнем турок. А чем я хуже них?! Тем более что именно работу по замирению кавказских горцев я могу исполнить получше многих иных…»
Видимо, по выражению моего лица Ной Буачидзе понял, о чем я сейчас думаю, и решил меня приободрить.
– Михаил Александрович, – сказал он, – я думаю, что все будет в порядке. Я уже послал старейшинам здешних племен приглашение встретиться с вами. И никто из них не отказался от этой встречи. Во-первых, вы как-никак командовали дивизией, в которой сражались лучшие воины этих племен. И они сохранили о вас добрую память. Во-вторых, вы представитель ранее правившей в России династии. И хотя власти она уже не имеет, но старейшины и главы родов очень уважают брата бывшего царя. В-третьих, вы сейчас сила – я имею в виду бронепоезда и те части вашего корпуса, которые вы привели во Владикавказ. А силу здесь испокон веков принято уважать. И, в-четвертых, с вами слава победителя германцев. Ведь мы в наших газетах подробно рассказали о том, как вы храбро и доблестно сражались под Ригой. А горцы ценят славу и считают за честь служить под началом сильного, знатного и прославленного военачальника.
Выслушав своего собеседника, я кивнул. Все так оно и есть.
– Как я понял, товарищ Буачидзе, – сказал я, тщательно подбирая слова, – главный принцип социализма гласит: «От каждого по способностям, каждому по заслугам». Вот и из этого мы и должны исходить, невзирая на то, кто перед нами: казак, иногородний, горец или представитель какого иного народа. По крайней мере, главком товарищ Фрунзе дал мне именно такие инструкции.
– Совершенно верно, Михаил Александрович, – подтвердил Ной Буачидзе, – а теперь отдохните немного в своем номере – завтра утром, как я уже говорил, у вас состоится встреча со старейшинами горских народов Терской области, и вам к ней нужно хорошенько подготовиться. Не забудьте надеть черкеску и все свои награды…
15 февраля 1918 года, утро. Забайкалье, станция Даурия
Утром тринадцатого февраля бригада Красной гвардии перешла в генеральное наступление на занятый остатками семеновской банды перевал через Нерчинский хребет. Глухо бухали пушки бронепоезда и орудия трехдюймовой батареи бригады, под прикрытием которых бойцы сводного лыжно-егерского батальона Слащева, обмундированные в самодельные маскхалаты из бязи, маскируясь в складках местности, начали подбираться к семеновским позициям. Вскоре их редкие, но убийственно точные выстрелы стали косить окопавшихся на перевале китайских наемников и спешенных баргут, которым и без того неслабо доставалось от не дающей поднять головы красногвардейской артиллерии.
Следом за егерями вперед двинулась железнодорожная ремонтная рота, сформированная из рабочих Забайкальской железной дороги, которая должна была восстанавливать поврежденный семеновцами путь, чтобы по нему смог пройти бронепоезд.
Тем временем на станции Даурия сводный отряд Бесоева-Тетери, пополненный хлебнувшими по самые ноздри семеновской «власти» местными жителями, лихорадочно готовился встретить разрозненные отступающие части противника, чтобы не дать ему повторно овладеть железнодорожной станцией Даурия. В самом начале операции под командой подъесаула Тетери было чуть больше шестидесяти сабель. Но уже к утру тринадцатого за счет добровольцев численность его отряда возросла до двухсот бойцов и продолжала расти дальше. Добровольцы шли к Тетере и по одному и целыми семьями, там были и седые ветераны русско-турецкой войны, и безусые пацаны. Этот людской поток не прекращался. Шли и конные в полной экипировке, при шашке и карабине, и пешие с одной дедовской берданкой, и вовсе безоружные, но тем не менее готовые встать в строй рядом со своими соседями и товарищами.
Происходило это потому, что при отсутствии в петроградских верхах Троцкого и Свердлова – инициаторов так называемого «разказачивания», поддержка советской власти забайкальскими казаками с самого начала была значительно выше, чем в реальной истории. Именно это и вызвало более жестокие репрессии по отношению к местному населению со стороны взбешенного подобным развитием событий Семенова, что, в свою очередь, повлекло за собой куда более решительное сопротивление вторгнувшимся из Маньчжурии бандам. Если в самом начале вторжения воевать казакам совсем не хотелось, то теперь, всего за какие-то две недели, почитай что в каждой семье были выпоротые, повешенные, изнасилованные и расстрелянные «освободителями от большевистского ига».
