Настроение основной массы казачества резко качнулось в сторону большевиков, и они были готовы рвать Семенова и его банду хоть голыми руками. Против была только богатая казачья верхушка, но она уже утратила влияние на умы и авторитет, после чего ей оставалось только бессильно взирать на все происходящее со стороны.
Сыграло свою роль и присланное из Петрограда подкрепление. Вроде бы бронепоезд, сводный красногвардейский батальон и три десятка первоклассных военспецов – это немного. Но и такая малость показала забайкальцам, что они не брошены и не забыты, о них помнят, на них рассчитывают и шлют им подмогу, причем не каких-то там агитаторов-горланов-главарей, чем советская власть часто грешила в нашей истории, а серьезных специалистов, которым по плечу любое дело.
Слухи об отряде Бесоева и присланном из Петрограда бронепоезде росли и множились, как эхо, перекатывающееся в ущелье, чему немало поспособствовали бойцы Тетери, изрядно приукрасившие и преувеличившие те события, которым они были очевидцами. Так, например, бронепоезд, по сути представлявший собой сухопутную версию эсминца «Новик» со всей положенной артиллерией и приборами управления огнем, в этих рассказах превратился в самый настоящий «линкор на колесах», вооруженный двенадцатидюймовыми орудиями. Подвиги отряда Бесоева на станции Даурия тоже были изрядно приукрашены, причем рассказывали об этих событиях всякое, весьма далекое от правдоподобия. Да, нигде так не врут, как на охоте и на войне.
Кстати, японцы, получившие сообщение о бедственном положении, в которое попал их протеже, расщедрились и помогли Семенову чем бог послал. В основном всяким старьем времен Русско-японской войны. Только ночью и утром тринадцатого числа на станцию Даурия пришло два эшелона с оружием, боеприпасами и снаряжением, в том числе и с четырьмя 12-сантиметровыми гаубицами Круппа. Получив такой подарок, Бесоев и Тетеря возрадовались, ибо их маленький отряд таким образом превращался в полноценную боевую единицу, состоящую из трех родов оружия: пехоты, кавалерии и артиллерии.
Но еще больше обрадовал их прибывший во втором эшелоне груз из полусотни пулеметов Мадсена. Из расчета один пулемет на конный десяток или же стрелковое отделение, этого запаса должно было хватить на вооружение полнокровного батальона, что в разы увеличивало его огневую мощь. Одно дело, когда из цепи щелкают только винтовки, и совсем другое, когда в ней имеются легкие и мобильные ручные пулеметы. То же самое касалось и кавалерии, тем более что у Тетери в сотне были уникумы, познакомившиеся с «мадсеном» еще на Германской войне и способные вести огонь прямо с седла. Не очень точно, но противнику в любом случае мало не покажется.
Конечно, «мадсен» – это не «печенег», но далеко и не «максим», оружие мощное и достаточно компактное. Кстати, на вооружении британской армии «мадсены» находились аж до 60-х годов XX века, рекорд, сопоставимый с показателями винтовки Мосина и автомата Калашникова.
К вечеру, когда гремящая на севере артиллерийская канонада начала сдвигаться в сторону станции Хоранор, все поняли, что семеновцы сбиты с перевала – к станции Даурия подошел сводный отряд с Александровского завода в полсотни сабель и около сотни штыков. Но еще раньше, около полудня, на станцию прибыл третий и последний эшелон из Маньчжурии, перевозивший на этот раз не оружие, боеприпасы и снаряжение, а собранное с бору по сосенке подкрепление для семеновских отрядов из все тех же сербов, румын, китайцев и прочего разноплеменного народа.
Если бы этот сводный батальон был развернут в чистом поле под руководством опытных командиров, то положение отряда Тетери – Бесоева стало бы весьма тяжелым. Но в эшелоне, под кинжальным огнем двух десятков пулеметов и двух сотен винтовок, семеновские наемники оказались обречены на полное истребление.
К утру четырнадцатого числа, когда мимо Даурии пешим и конным порядком по дороге потянулись первые отступающие с Нерчинского хребта семеновские части, у занявших станцию красногвардейцев уже было чем их встретить и угостить. Пехота и артиллерия под командованием Бесоева заняли позиции на самой станции, а разросшийся почти до трех сотен кавалерийский отряд Тетери составил маневренный резерв, наскоками атакующий мелкие группы противника, пытающиеся обойти станцию по открытой местности и, в случае успеха, вырубившие бы их подчистую.
Такая игра в кошки-мышки продолжалась весь день до самого заката и закончилась только утром пятнадцатого с выходом в окрестности Даурии передовых частей Забайкальской бригады под командованием Зиновия Метелицы и Сергея Лазо. Семеновское вторжение в Забайкалье было пресечено, что называется, «по факту», хотя никто и не питал никаких иллюзий по поводу того, что его иностранные японские, британские и американские покровители на этом успокоятся.
Тем временем получил развитие и роман Николая Бесоева и Даши, не отходившей от него буквально ни на шаг, ради этого записавшейся в отряд санитаркой. Сам же Николай при виде Дарьи волновался несколько больше, чем это пристало боевому офицеру, поскольку во время коротких, но ожесточенных стычек с отступающими семеновцами, она, рискуя жизнью, находилась в стрелковой цепи, вытаскивая и перевязывая раненых и оплакивая погибших в бою безусых мальчишек, большей частью попавших в пехоту.
– Я женщина вдовая и бездетная, сама могу собой распоряжаться, – гордо и безапелляционно заявила Даша неодобрительно ворчащей женской половине местного «опчества».
Как ни странно, одним из самых горячих ее защитников оказался Акинфий Митрохин, которому Дарья приходилась вдовой двоюродной невесткой.
– Цыц, мухи, – подкручивая ус, заявил он местному «бабкому», – Дашка все же вдовая, свободная, а товарищ Бесоев к ней, значит, со всем вежеством. Ну и что, что он городской, зато человек хороший и командир справный. О солдате думает больше, чем о себе, и вобче, таких женихов исчо поискать надо.
– Поматросит и бросит он яе, Акинфий, – вздохнула Дарьина тетка, решившая принять участие в судьбе племяшки и наставить ее на путь истинный, – большой человек, чай, из самого Петрограду прибыл. Где мы, а где столичные хлыщи?
– Не бросит он Дарью, Марфа Потаповна! – резко ответил он вздыхальщице. – Не тот енто человек. И вообче, он сам мне сказал, что такими женщинами не разбрасываются, бо они красивые, умные, добрые и ласковые, идут на вес чистого золота.
– А как же наш Степка, Акинфий? – буквально взбеленилась Дашина свекровь. – Или он уже тебе совсем не родной?
– А Степка помер, сеструха, – ответил Акинфий, – пал смертью храбрых за веру, царя и отечество, и даже если ты Дашкину любовь порушишь, то это его не воскресит. Сколько у нас сейчас таких вдов, что маются без мужиков? Молчишь? То-то же! Дашке, считай, свезло, а ты яе за ноги хватаешь. Пусть живут – я сказал, и точка!
– Побойся Бога, Акинфий, грех же жить не венчанными? – снова вздохнула Дарьина тетка.
– Грех, Марфа Потаповна, – глубокомысленно заявил Акинфий, – это когда мужик живет с мужиком, а когда мужик с бабой – это не грех, а дело житейское. Вот покончим с семеновской шушерой, тогда и погуляем на свадебке, как положено, а пока всем молчать и сопеть в две дырочки. Я так сказал! Вот!
