Окончательно добила Александровича фотография, где глава Совнаркома Сталин стоял рядом с бывшим императором Николаем, которого, оказывается, большевики со всей его семейкой тайком вывезли из Тобольска и поселили в Гатчине.
– Они предали революцию и тех, кто шел на смерть за свободу народа! – бушевал Александрович. – Нам не по пути с этими предателями! Их власть надо срочно свергать, пока они снова не посадили на шею русского народа царя Николашку или Мишку!
Александрович продолжал возмущаться, а я прикинул про себя, что этот человек может быть нам полезен. Он ненавидит Сталина и, следовательно, является нашим союзником. А после победы мы уже разберемся – кого куда отправить. Кто пойдет во власть, а кто на каторгу или на виселицу. Таких, как Александрович, опасно оставлять на свободе. Они словно маньяки – им нужна кровь, смерть, страх…
Потом меня пригласили в Петроград, где я должен был встретиться с Марией Спиридоновой. Эта особа, по моим данным, являлась более серьезной политической фигурой в рядах левых эсеров, чем Александрович. Она готова была сотрудничать со мной, но на своих условиях. Делать было нечего, и я отправился на явку, которая находилась где-то в Песках – одном из районов Петрограда, известного своими «заведениями» с девицами.
Мария Спиридонова встретила меня, мягко говоря, прохладно. Похоже, что она не могла меня простить за то, что я вместе с генералом Корниловым летом прошлого года пытался навести в России порядок. Но из генерала Корнилова у меня не получилось сделать русского генерала Бонапарта. Я успел, гм, сбежать, а Лавр Георгиевич угодил в Быховскую тюрьму, откуда его вместе с несколькими другими генералами извлекли все те же большевики.
Сейчас Корнилов снова в Петрограде, но, как мне сообщили, он фактически находится под домашним арестом, и за каждым его шагом наблюдают агенты Дзержинского. А ведь в правительстве Сталина вполне вольготно чувствуют себя десятка два генералов, адмиралов и полковников. Так что для Марии Александровны и ее товарищей я являюсь меньшим злом, чем Сталин, Ленин и вся их большевистская камарилья.
Я не стал отвечать на упреки Спиридоновой и помолчал, дав даме выговориться. А потом изложил ей план (за исключением нескольких моментов) свержения власти большевиков. Месье Шарль поработал над ним на славу. Похоже, что его консультировал при составлении этого плана некто, кто хорошо знал здешние петроградские реалии.
Суть этого плана заключалась в следующем. В Петрограде в настоящее время было сравнительно немного боеспособных частей, которые могли бы оказать сопротивление нашим боевым группам. Ведь на фронты на Севере, на Юге и на Дальнем Востоке отправились ударные батальоны и бригады Красной гвардии. Поэтому французы предложили устроить военный переворот и уничтожить верхушку большевиков. Они обещали помочь нам людьми, деньгами, оружием и взрывчаткой.
В качестве отвлекающего маневра предлагалось устроить в Петрограде массовые демонстрации под революционными лозунгами, типа: «Долой золотопогонников!», «Даешь власть народа!», «Царя и его семейство – на гильотину!». Большевики вынуждены будут распылить свои, не такие уж и большие, силы, чтобы держать под контролем массовые скопления народа, а наши боевые группы в этот момент нанесут главный удар по Таврическому дворцу, физически устранив всех главных большевиков.
Мария Спиридонова внимательно выслушала меня и долго о чем-то думала. Потом, видимо приняв окончательное решение, сказала:
– Я согласна, товарищ Савинков, что власть большевиков должна быть уничтожена. Надо спасать революцию. Если невозможно при этом обойтись без жертв, то что поделаешь – придется лить и свою, и чужую кровь. Давайте обдумаем все детали – вы прекрасно понимаете, что в случае неудачи большевики тоже нас не пощадят. Пусть это будет нашим последним и решительным боем. Лишь в этой борьбе мы обретем право свое!
28 мая 1918 года, полдень. Германская империя. Полигон недалеко от Эрфурта. Император Вильгельм II, генерал от инфантерии Эрих фон Фалькенхайн
В этот весенний день, когда солнце с голубого неба нежно грело поросшую молодой травкой немецкую землю, а теплый ветерок приятно обдувал разгоряченные лица, на Эрфуртском полигоне было необычайно шумно и многолюдно. Кайзер Вильгельм готовился принимать смотр у только что сформированной 1-й бригады панцеркампвагенов, которая должна была стать ядром конно-моторизованной дивизии. Рев множества моторов, лязг гусениц, ржание коней и перекличка людей сливались в одну сплошную какофонию, а над полигоном клубился сизый бензиновый дымок. Чуть больше трех месяцев прошло с того дня, когда инженер Фольмер показал кайзеру первый действующий образец среднего панцеркампфвагена А7V-M, а немецкая промышленность, с невероятным напряжением сил и за счет отказа от выпуска иной продукции, сумела изготовить сто двадцать боевых машин, из которых и была сформирована бригада. Еще тридцать машин бригады (разведывательный батальон) были легкими пулеметными танкетками LK-II.
Правда, английская и французская промышленность за время войны выпустила примерно по три тысячи танков каждая, но новый германский танк превосходил боевые машины Антанты в броневой защите, подвижности и огневой мощи. За счет низкого силуэта и наклонного лобового листа немецкий танк был менее уязвим для огня вражеской полевой артиллерии, что подтвердилось в ходе подготовительной Реймской наступательной операции германской армии, проведенной в конце апреля – начале мая 1918 года. За две недели наступления, в котором принял участие сводный батальон панцеркампфвагенов, состоящий из двух А7V, построенных в конце 1917 года, семи новых А7V-M и пяти танкеток LK-II, новое детище инженера Фольмера показало свое превосходство не только над неуклюжим и громоздким предком, но и над тяжелыми британскими «ромбами», французскими средними «Сен-Шамонами» и легкими «Рено» FT-18. Благодаря эффекту внезапности и массированному применению техники, германским войскам 1-й и 7-й армий удалось прорвать фронт, взять Реймс и продвинуться на пятьдесят-семьдесят километров в сторону Парижа. До французской столицы оставался лишь один суточный переход танков в сопровождении кавалерии, или полтора форсированных перехода пехоты.
Первый в истории встречный танковый бой произошел 24 апреля (день в день, как в нашей версии истории, но только на другом участке фронта) в районе городка Бримон. Сводная танковая рота в составе одного А7V «Никсе», двух безымянных А7V-M и трех танкеток LK-II, после прорыва фронта двигавшихся с десантом штурмовиков на броне в сторону Реймса, лоб в лоб столкнулись с пятью «Сен-Шамонами» и семью «Рено» FT-18, из которых пять имели пулеметное вооружение.
Пока неуклюжий А7V «Никсе», остановившись на дороге, начал перестреливаться с «Сен-Шамонами», став неподвижной мишенью, оба А7V-M сошли с дороги, один справа, другой слева, и, легко преодолев бездорожье, взяли французскую колонну в клещи. И тут выяснилось, что против бронебойного снаряда морской пушки «восемь-восемь» бессильна восьмимиллиметровая бортовая броня французского бронированного сарая, похожего на вставшего на четвереньки «буратинку». Собственно, против этого снаряда была бессильна лобовая броня не только «Сен-Шамона», но и любого другого танка союзников по Антанте. Вскоре все три средних французских танка и еще два пушечных «Рено», рискнувших вступить в бой, застыли на дороге дымящимися грудами металла.
