Анна подумала, что он шутит. По крайней мере, сначала ей это показалось больше похожим на шутку. Она спросила:
— Что, прямо здесь?
— В туалете для инвалидов.
Она почувствовала отвращение, которое было больше, нежели злость или печаль. Дебби становилась на колени там, на грязном полу? Анна хорошо знала, как выглядит эта комната, потому что сама предпочитала ходить туда: в обычном женском туалете находилось несколько кабинок, а там можно было посидеть спокойно, без посторонних. И что, Оливер голым задом прислонялся к заплеванной стене? При включенной неоновой лампе, в десять утра, или когда там это у них произошло?
— Что ты скажешь? — поинтересовался он.
— Скажу, что это отвратительно.
— Ты теперь бросишь меня? — спросил он. После Ньюпорта они не употребляли такие выражения, как «мой парень» или «моя девушка», они просто слали друг другу по электронной почте письма игривого содержания, хотя и сидели в одном помещении, ходили после работы в бары (напиваться с Оливером, особенно в конце рабочей недели, было весело) и проводили ночи вместе. Всю эту короткую неделю Анна чувствовала себя удивительно и на душе у нее было непривычно хорошо.
— С моей стороны глупо бросать тебя, — ответила она. — Не правда ли?
Ей подумалось, что, пожалуй, его признание должно было бы немного сильнее ошеломить ее. Анне стало как-то неловко, неприятно, но ошеломлена она явно не была.
Оливер по-прежнему неподвижно стоял, не сводя с нее пристального взгляда. Но тут он устремился к Анне, опустился перед ней на колени и обнял руками за бедра. Дверь в офис была открыта, Анна слышала, как совсем рядом двое коллег обсуждали футбол.
— Встань, — сказала она, хотя на самом деле ей этого совсем не хотелось.
Он уткнулся носом в ее лобковую кость.
— Оливер… — Анна действительно жутко испугалась, что кто-нибудь сейчас зайдет в их офис, хотя эта неестественная поза ей нравилась. Но тут воображение подкинуло образ Дебби Фенстер, которая стояла перед Оливером на коленях, совсем не так, как он сейчас сидит перед Анной. — Правда, — глухо произнесла Анна. — Говорю тебе, вставай.
Когда он посмотрел на нее снизу вверх и переместил вес своего тела на пятки, она поднялась.
— На сегодня у меня все. Я ухожу. Если кто-нибудь будет искать меня, скажи, что мне нужно было к врачу. Все это так неожиданно! — В дверях она задержалась и добавила: — Я знаю, что в Ньюпорте ты меня честно предупреждал, но все равно, это очень неожиданно.
В тот день ни вечером, ни ночью они не разговаривали, и, когда на следующее утро Анна пришла на работу, как обычно раньше Оливера, на клавиатуре компьютера ее ждал конверт, на котором было написано ее имя. Но это был не деловой конверт, а из тех, в которые принято вкладывать открытки. Когда она вскрыла его, внутри действительно обнаружилась открытка, на ней был изображен зимородок (репродукция картины 1863 года, в темных тонах). Внутри открытки почерком Оливера, как всегда, одними прописными буквами было написано: «ДОРОГАЯ АННА, ПОЖАЛУЙСТА, ПРОСТИ МЕНЯ ЗА ТО, ЧТО Я ОКАЗАЛСЯ НЕДОСТОИН ТЕБЯ. С ЛЮБОВЬЮ, ТВОЙ УПРЯМЫЙ СОСЕД ПО ОФИСУ, ОЛИВЕР». Только по истечении нескольких недель Анна поняла, что эта записка была прощальной, что он, очевидно, посчитал, что между ними все кончено. Это она отнеслась к инциденту с Дебби Фенстер как к ничего не значащей интрижке. Но, даже осознав это, Анна все равно не жалела, что не стала тогда устраивать скандал. Скандал стал бы финальной точкой, а не естественной реакцией.
Позже, в тот день, когда они были вдвоем в своем офисе, Анна задала достаточное количество вопросов, чтобы понять, в какой форме будут проходить их дальнейшие отношения. Именно тогда она и придумала свои правила. Разговор прошел намного спокойнее, чем она ожидала, — наверное, всему виной была окружающая обстановка. Но все это сильно смахивало на обычное деловое соглашение, разбавленное моментами несерьезности.
Лежа на спине на застланной кровати, Анна слышит стук, потом звук открывающейся двери. Поток желтого света из коридора разрезает спальню пополам, и дверь снова закрывается. В то же мгновение раздается голос Фиг (не осторожный шепот, а обычный).
— Ты не спишь? — довольно громко спрашивает двоюродная сестра.
Пока Фиг не заговорила, Анна надеялась, что это пришел Оливер. (Каждая женщина хочет, чтобы на нее охотились.) Интересно, где он сейчас? Может, на заднем дворе курит травку с братом Фиг? Или все еще сидит в кухне с ее матерью и тетей, развлекая их рассказами о жизни в Новой Зеландии?
А вдруг сейчас происходит именно то, чего Анне всегда подсознательно хотелось: ее бросает мужчина. Мужчина, которого можно назвать ее, но который ей не принадлежит. Наверное, именно по этой причине они разошлись с Майком: не потому, что он уехал в Северную Каролину поступать в юридическую школу (он звал и ее с собой, но она отказалась), а потому, что он обожал ее? Если она посреди ночи просила его принести ей воды, он шел за водой. Если у нее было плохое настроение, он старался успокоить ее. Ему было все равно, плачет ли она, вымыты ли у нее волосы, побриты ли ноги или она хочет рассказать что-то интересное. Он все ей прощал, потому что прекраснее Анны для него никого не было; ему хотелось находиться рядом с ней всегда. В конце концов Анне это ужасно надоело! Она росла не для того, чтобы ее во всем ублажали, а чтобы самой ублажать, и, если она была всем, чего он хотел, значит, у него чересчур примитивные запросы, которые слишком легко удовлетворить. Очень скоро, в минуты близости, когда его язык открывал ее губы, мысли Анны уже сводились к одному: «Так, так, ну вот, снова». Ей хотелось нестись вперед, рассекать грудью ветер и учиться на своих ошибках, а вместо этого она чувствовала себя так, будто сидит на мягком диване в душной комнате с пачкой чипсов в руках и лениво смотрит телевизор. С Оливером их отношения определяются контрастами, постоянное напряжение не дает расслабиться: «Ты далеко, ты близко. Мы ссоримся, мы миримся».
Анна не отвечает на вопрос Фиг, и та без предупреждения плюхается на кровать рядом с ней. Поправляя подушки, Фиг говорит:
— А я и не думала, что ты знаешь такие слова, как «лесбиянка». Ну ты и штучка!
— Извини, что я раскрыла твой секрет нашим мамам, — откликается Анна. — Довольна? Может, теперь уйдешь?
— Моя мама и так об этом знала, да и твоя тоже, — заявляет Фиг. Наверное, не стоит удивляться. Когда Фиг говорила, что никому об этом не рассказывала, она же не имела в виду, что действительно никому. Вполне возможно, что она и Оливеру рассказала, а для него это оказалось не столь важным. — Они обе прочитали какую-то статью в «Ньюсуик» про то, что все люди по натуре бисексуальны, поэтому решили, что у меня это временно.
— А у тебя это временно?
— Ну, я встречаюсь с Зоей с июня…
— Ты встречаешься с Зоей с июня? Это в два раза дольше, чем я встречаюсь с Оливером.
— Ну и что ты скажешь? — спрашивает Фиг. — Может, я на самом деле настоящая лесбиянка?
