Тем не менее уровень заболеваемости ожирением и диабетом в Соединенных Штатах и других развитых странах высок; но среди генетически не защищенных народов, таких как уроженцы Гавайских островов, Самоа или Науру, австралийские и новозеландские аборигены, американские индейцы, он еще выше. Это, разумеется, не может не вызывать тревоги. В развивающихся государствах Азии, Африки, Карибского региона. Латинской Америки, на островах Индийского и Тихого океанов и в других областях, совсем недавно покончивших с «голодными периодами», «бережливые гены» еще работают вовсю. Там более половины взрослого населения подвержено патологической тучности, хотя пищевое изобилие несравнимо с царящим в развитых странах. Есть все основания полагать: последствия ожирения нанесут самые болезненные удары не по Западу, а по Востоку.
Ранее считалось, что склонность к чрезмерной полноте подразумевает замедление метаболических процессов или, как выразился Джеймс Нил, «исключительную эффективность аккумуляции потребленной пищи». На самом же деле у большинства полных людей обмен веществ идет быстрее, чем у сухощавых, которые в среднем расходуют меньше энергии. В 1998 г., за год до смерти, Нил уточнил свою теорию, предложив именовать «бережливый генотип» синдромом нарушенного генетического гомеостаза. Этим подчеркивался тот факт, что активный «ген бережливости» никак не влияет на метаболизм.
Эндрю Прентис, специалист по вопросам питания. научный сотрудник Лондонской школы гигиены и тропической медицины, считает взгляды Нила очень близкими к истине. Прентис несколько лет прожил в Гамбии — болотистой, малярийной стране, где вопросы пищевого дефицита стоят куда острее, чем проблемы изобилия. Здесь в сельских областях семьи крестьян теряют в течение летней засухи до половины жирового запаса. Временно теряется при этом и фертильность. И все-таки население выживает. Должно быть, предположил поначалу Прентис, у жителей, исторически приспособившихся к периодическому голоданию, сформировался замедленный обмен веществ и, следовательно, им требуется калорий меньше, чем другим людям. Такой вывод вроде бы подтверждался наблюдениями и опросами. Но когда исследования были проведены более глубоко и тщательно, выяснилось, что по окончании голодного времени крестьяне едят много, очень много, гораздо больше, чем сообщали интервьюерам. Иногда процесс поглощения пищи совершался втайне не только от посторонних, но и от сородичей. С чем-то подобным медики порой сталкиваются и в высокоразвитых странах. «Они сетуют: „Доктор, я только посмотрю на булочку со сливками и уже толстею“, — а мы и верим, — говорит Прентис. — Между тем булочка-то уже съедена, и не одна. Наивно думать, будто различия в весе напрямую связаны с различиями в скорости метаболизма. Миллионы долларов потрачены на подтверждение этой гипотезы, а доказательства не найдено ни одного. Кажется, „бережливый ген“ лучше бы называть жадным или голодным».
Сейчас многие согласны с гипотезой, что генетическая предрасположенность к ожирению может быть как ярко выраженной, так и скрытой, латентной. Она дает бурное внешнее проявление в благоприятных для себя условиях, например, когда доступность продуктов, отличающихся высоким содержанием жира, сочетается с малоподвижным образом жизни. Скажем, на Косрае склонность к тучности практически никак не проявлялась, пока единственной пищей островитян были рыба и фрукты, а для добывания этой нехитрой еды требовалось приложить определенные усилия. А вот когда стало возможным просто взять с магазинной полки полированный белый рис, животное масло, жирное мясо и пиво, большинство жителей растолстели. Однако не все.
* * *
Почему при одинаковых условиях существования одни стремительно толстеют, а другие остаются худыми — вот главный вопрос, стоящий перед учеными, которые занимаются проблемами ожирения. Исследования, проведенные на Косрае и в других регионах, ясно показали, что некоторые индивидуумы более восприимчивы к открывающимся соблазнам, некоторые — менее. В какой-то мере это, похоже, определяется и особенностями национальных культур. Например, во Франции ожирение не грозит стать нарастающим бедствием. В 1990 г. среднестатистический француз весил на 6 кг 800 г меньше американца, будучи лишь чуть-чуть ниже ростом. Тучность и сахарный диабет не захватили страну, жители которой наслаждаются одной из самых изысканных — и самых калорийных — кухонь в мире. Этот феномен иногда именуют «французским парадоксом». Но много ли тут парадоксального? В массе своей французы относятся к еде серьезно, соблюдают формальности складывавшегося веками пищевого этикета, садятся за стол обычно в одно и то же специально отведенное для трапезы время, едят умеренно. Публичное чревоугодие тут отнюдь не поощряется. Гражданин, лакомящийся посреди улицы мороженым, воспринимается как нелепый чудак, а человек, жадно поглощающий на ходу хот-дог или сандвич, рискует прослыть ненормальным. Конечно, в иных обстоятельствах и француз может наскоро заморить червячка, но это вынужденное и редкое отступление от традиционной культуры питания.
Смешно рассуждать о каких-то особых самоконтроле и выдержке французов. Они не высшие существа, невесть откуда получившие качества, которым должно завидовать все остальное человечество. Традиции не возникают на пустом месте. Как развилась галльская культура умеренности?
Здесь нет конкретного ответа, но есть тема для разговора. Франция — не маленький подверженный капризам погоды остров, а большая плодородная территория, всегда обладавшая надежными возможностями для производства самого разнообразного продовольствия. В 1615 г. французский драматург и экономист Антуан де Монкретьен так воспел богатство своей страны: «Мы легко можем обойтись без того, что получаем от соседей, в то время как они без нашей помощи существовать не могут». Не то чтобы несчастья вовсе обходили Францию стороной: XV век был отмечен семью периодами всеобщего голодомора, XVI век — тринадцатью. В середине XIV столетия чума унесла четверть населения. Тем не менее, как заметил современный историк Фернан Бродель, «в смысле природных катаклизмов королевство по большей части находилось в счастливом положении»; бедствия воспринимались тут не как норма, а как нечто из ряда вон выходящее. Франция не знала постоянно повторяющихся периодов катастрофического пищевого дефицита — не то что сотрясаемые бурями острова Тихого океана. Современные французы произошли от предков, имевших доступ к относительно постоянным, пусть и не изобильным запасам пищи. Вероятно, у этой популяции «бережливый ген» ввиду отсутствия селективной необходимости не стал активным. Людям незачем было копить жир на черный день. Оттого-то во Франции, Швейцарии и других странах Западной Европы от тучности страдает не такая подавляющая часть населения, как на тихоокеанских островах.
И все-таки ожирение бесчинствует и здесь. Несколько лет назад в Гренобле я разговорилась с шеф-поваром одного из ресторанов. Он посетовал, что чувствительность вкусовых рецепторов молодежи нарушена натиском соли и сахара, добавляемых в пресную унифицированную пищу. Тот, кто не различает вкуса, не может ощутить и насыщения. «Они уже сыты, но продолжают есть, — сказал мне кулинар. — Я переживаю за своих детей. Неужели им тоже грозит тучность?»
Повар не исследователь, не ученый. Однако он очень точно обозначил еще одну грань проблемы. Парижане свели знакомство с Роналдом Макдоналдом. И хотя французы по-прежнему стройнее жителей других европейских стран, не говоря уж об американцах, примерно каждый десятый взрослый представитель этой прекрасной нации отягощен сегодня избыточным весом. Доля излишне полных детей еще выше.
