Тела святых представлялись выключенными из кругооборота природы, поскольку их составляющие достигли конечной точки трансформации. Так, в 1561 году преподобные Иоанн и Лонгина Яренг-ские, возвращаясь с материка в Соловецкую обитель, попали в бурю и
_133
утонули. Их тела были обретены нетленными на Карельском берегу в устье реки Сосновки за 120 вёрст от Соловков. Птицы, рыбы, другие морские или наземные звери не причинили им никакого вреда.
Вечером иноки познакомились с самим смиренным хозяином. С ног до головы Макарий оброс волосами, «и были власы его белы, как снег». Последняя деталь вызывала к жизни длинный ряд ассоциаций из Ветхого и Нового Заветов, «…омыеши мя и паче снега убе-люся», — читалось ежедневно в 50-м псалме на утреннем правиле. И, наконец, об апокалиптической фигуре Ходящего посреди Семи Светильников сказано, что «глава Его и волосы белы, как белая волна, как снег» (Отк. 1: 14). Образ Ходящего — одно из высших человеческих подобий Божества. Безусловно, Макарий не «архиерей по чину Мелхиседекову» (отсутствует ряд признаков: подир, золотой пояс и т. д.), но — ближайший его аналог. Во всяком случае, нахождение мест райского блаженства не является секретом для старца. Его имя, Макарюс;, переводится как «блаженный». Макарий — тот, на ком почивают блаженства евангельские.
По его словам, плотский человек, рождённый от женщины, не может дойти до рая и зреть чудеса и силу Господню. Много сокрушавшийся о сём Макарий удостоился лишь явления ангела, который сообщил о непреодолимых препятствиях на пути к Эдему. Два ограждения, железное с медным, опоясывают рай за 20 поприщ отсюда, сказал ангел. Там сосредоточена страшная сила, лики херувимов и серафимов стерегут подступы к планетным кругам. Ангелы вооружены смертоносным пламенем, один их вид способен ужаснуть пришельца: от ступней до пупа они похожи на людей, грудь — львиная, голова — иной твари (в I минейном переводе Жития — змеиная), а руки словно изо льда (во II минейном переводе — из хрусталя).
Лёд, кристалловидные конечности сверхъестественных существ — характерные приметы православной ангелофании вплоть до видений поэта-мистика Николая Клюева: «А когда мне было лет 18, я черпал на озере воду из проруби, стоя на коленях… Когда начерпал ушат, поднял голову по направлению к пригорку, на который я должен был подняться с салазками и ушатом воды. Я ясно увидел на пригорке среди нежно-синего сияния снега существо, как бы следящее за мною невы-
134 _
разимо прекрасными очами. Существо было в три или четыре раза выше человеческого роста, одетое как бы в кристалловидные лепестки огромного цветка, с окружённой кристаллическим дымом головой».
В ходе беседы иноки сознают, что их стремление добраться до рая при жизни (обернувшееся многими скорбями) есть не что иное, как «безумная суета». До встречи с Макарием они двигались по бездорожью и лишь в преддверии пещеры «нашли некое место с отпечатками людских стоп, по которым и пошли». В I минейном переводе сказано: «едва различалась на той стезе стопа человеческая; ей-то и наставлялись они по пути к пещере». Наставление возникает буквально при первых же следах Макария. Только сейчас, найдя учителя, братия вступают на подлинную духовную стезю. В их лице инициативное, дошедшее до порога земных желаний, но остающееся внешним, человечество сталкивается со смиренным, никогда не прерывавшим общения с Творцом и его ангелами, обитателем внутренней сердечной кельи.
Зайдя под своды пещеры, иноки глубоко сопереживают исповеди старца живописующей его собственное становление. Фактически это тоже путь к раю (ведь и Макарий задавался «суетным» вопросом), но вступил он на него не по личному желанию (пусть благочестивому), а по естественной потребности сохранить целомудрие. Эта нужда сливается для Макария с слышанием Бога и вытекает из послушания воле родителей. По их настоянию юный римлянин женится, но и они не вправе помешать спасению его души (что напоминает житие Макария Египетского). Жених сбегает в разгар брачного пира и скрывается у знакомой вдовицы.
Мотив побега будущего подвижника с собственной свадьбы весьма популярен в христианской агиографии: наиболее известный пример — житие Алексия, человека Божия (|411, пам. 17 марта). Расставшийся с молодой супругой Алексий также римлянин (его могила находится на Авентинском холме). В католических странах он стал патроном монашеского ордена алексианцев. На Руси в его честь из века в век слагали духовные песнопения, которым псковские калики успели научить Александра Пушкина (с. 274–277). Вдовица, однако, упомянута лишь в житии Макария, к тому же срок задержки у неё святого подробно оговаривается — 7 дней.
_135
Если брачное пиршество — апофеоз жизни социума, блистающее навершие родоплеменного мира, то дряхлая вдовица — нечто противоположное. В средневековой книжности в разных контекстах часто употребляли словосочетание «вдовствующая Церковь», например, в записи Рязанской Кормчей, 1284 г.: «Церковь вдовьствующь сиречь без епископа и без ученья святых отець». Первообразом вдовствующей Церкви являлись скорбные дни Страстной седмицы с Великой пятницы на Великую субботу, когда Спаситель претерпел смерть. И поныне в храмах в эти дни выставляется плащаница — символ его положения во гроб.
Но Распятие Христово воспринималось не только как ежегодная дата. В каждом верующем, порабощённом страстями, Христос распинался ежечасно, а Церковь теряла в лице такого члена потенциального мистического Жениха. Сокровенный брак Спасителя со своей Невестой заключался через человеческую душу. Если же человек оказывался недостоен, духовно мёртв, Христос с ним спогребался, а Церковь-Невеста оплакивала вдовство. И наоборот: умерщвление страстей, восстановление в себе утраченного Образа, зримо выражавшееся через пострижение в монахи, встречалось Церковью с торжеством. В лице верного члена с неё снимались ризы вдовства.
Неслучайно, описывая в житии Сергия Радонежского его пострижение, Епифаний Премудрый указывает 7-дневный срок: «Когда [преп. Сергий] постригался, он не только постригал волосы на голове своей, но вместе с бесчувственными волосами он плотские отсекал желания; а когда одежды мирские сбрасывал, он с ними отвергал от себя эти желания. Это был тот, кто с себя ветхого человека совлекал и удалял, а в нового облачался. И, крепко подпоясавшись, приготовился он подвиги духовные мужественно начать, оставив мир и отрекшись от него и от всего, что в миру, от имущества и всех прочих житейских вещей… Находился блаженный в церкви семь дней, ничего не ел он, разве только просфору, взятую из рук игумена; от всего отстранившись, только лишь в посте и молитве пребывал». 7-дневным пребыванием Сергия в храме последний как бы обновляется, превращаясь в очаг божественного присутствия.
