На наших глазах Санкт-Петербург превращается в центр распределения энергопотоков Евразии. Нам знакомо парадное, героическое, даже литературное лицо Северной столицы, но каков её сакральный облик? Какие идеи, кроме пресловутого «окна в Европу», лежат в основании одного из красивейших городов Земли? Имеют ли они естественно-научное основание? Как отражены в психофизиологии петербуржцев, коренных жителей города?
Роль Петербурга в российской истории уже давно стала «знамением пререкаемым». Для одних он — бастион Европы перед лицом «дикой азиатчины». Для других — чужеродная конструкция, отнявшая первенство у семихолмной Москвы. Для геополитика-евразийца Петербург — «атлантистский форпост», знак торжества «воды» над «сушей». Для либерала-европоцентриста — символ прогресса и при-300 _
общения к мировой цивилизации, разрыва с косностью, архаикой, инерцией.
Как бы то ни было, в основе жесткой оппозиции мнений лежит одна и та же мысль: Петербург — культурный плацдарм иной цивилизации, не имеющий ничего общего с исконной государственной традицией Руси. Нам предлагается только решить, хорошо это или плохо. Однако, так ли всё плоско?
Русский Константинополь
Священный архетип, который воплощает собой Петербург, восходит к эпохе, когда не было ни «Азии», ни «Европы» в современном понимании, а надо всем возвышалась одна Универсальная Империя и ее столица. Точнее, две столицы — Рим и Константинополь. Именно их образы и соединяет в себе Город Святого Петра. Идея о «Москве — Третьем Риме» общеизвестна. Столь же общеизвестно, что реальные черты Рима столица России приобретает лишь в петербургский период. «Коль ты прекрасен, Град! Ты Риму стал подобен», — напишет в 1756 году молодой Андрей Нартов.
Мысль о том, что Петр I сознательно противопоставлял Петербург Риму (центру католического папства) высказывалась неоднократно. А вот с Константинополем Петербург редко ставят в один ряд. Между тем, Санкт-Петербург сразу проектировался как мировая имперская столица, восполняющая потерю Царьграда. Более того — инициирующая процесс его возвращения. После Гангутской виктории 1714 года, в присутствии иностранных посланников, Петр декларирует основную цель создания Петербурга — реставрацию Эллинистического периметра: «Историки говорят, что все науки были сосредоточены в Древней Греции. Изгнанные оттуда превратностями времён, они распространились в Италию и затем по всей Европе. […] И мой разум почти предвещает, что науки когда-нибудь покинут своё прибежище в Британии, Франции и Германии, придут и на столетия поселятся среди нас. А после, возможно, вернутся в свой исконный дом — Грецию».
Культ Константина Великого должен был играть важнейшую роль в репрезентации нового города. В иконостасе Петропавловского
_301
собора помещают образ равноапостольного царя, большие иконы Воздвижения Креста Господня с Константином и Еленой становятся непременным атрибутом питерских храмов. Планировалось установить и гигантскую статую непобедимого христианского императора. Её модель хранилась у наследников первого городского архитектора Доменико Трезини (ок.1670–1734).
В исторических известиях начала XVIII века проводятся многочисленные параллели между рождением Константинополя и Санкт-Петербурга. Так же как Константин перед закладкой Царьграда, Пётр, выбирая место для столицы, видит парящего орла. Поскольку это произошло накануне Пятидесятницы, орёл однозначно воспринимался как знамение Святого Духа. Отыскав гнездовье геральдической птицы, Петр, по преданию, выкопал ров, куда поместил ковчег с мощами апостола Андрея Первозванного, первокрестителя Руси.
Венеция и Вена
Ещё менее известными, чем Константинополь являются два других образца, учтённые при строительстве новой столицы — Вена и Венеция. Эти города, в основе которых неслучайно лежит имя славянского племени венедов
117 тоже выступали преемниками Царьграда. Вена воплотила в себе имперский центр (столица Габсбургов, сделавших символом власти двуглавого орла). Венеция унаследовала морскую и торговую функцию Константинополя, да и сама была основана выходцами из Византии.
Известно, что во время заграничного вояжа русский царь планировал посетить Венецию. Поездка туда Петра (через Милан и Падую) описана в ряде изводов его путевого журнала. Венеция — прототип города на воде, структурированного благодаря системе каналов. Поэтому на неё, а не только на Амстердам, где он обучался корабельному мастерству, ориентировался Пётр в своих замыслах градостроителя. Автор «Точного известия о… крепости и городе Санкт-Петербурге»
302 _
(1713, 1718), пастор Симон Дитрих Геркенс, приводит слова Петра, что тот намеревается создать «вторую Венецию».
Голландские атрибуты в Петербурге несли чисто функциональную, отнюдь не ценностную нагрузку. С «Новым Амстердамом», имея в виду цитадель столицы Нидерландов, Петр сравнивал не сам город, а его входную крепость Кроншлот (позднее Кронштадт). А «Новой Голландией» называл район верфей, где хранился лес для кораблестроения.
Что же касается главных зданий Петербурга, то в их строительстве Петр и его преемники опирались почти исключительно на итальянское зодчество. Так, образцом для Адмиралтейства послужили чертежи Арсенала Венеции, которые Петр распорядился достать. Непосредственно из Венеции для украшения Петербурга привезли множество статуй и даже целую мраморно-алебастровую беседку.
Интересно, что после основания Петербурга Вена и Венеция постепенно теряют своё значение и блеск. Каналы и мосты Венеции кажутся игрушечными в сравнении с масштабами «Русской Венеции». Театры, дворцы и парки Петербурга не уступают венским, а если быть, честным, то превосходят их по красоте и роскоши.
Александрия и Фиваида
Ещё одним архетипом Петербурга стал Египет. На это иногда обращают внимание, но не углубляются в смысл.
Восхищённый зданиями, появившимися на Васильевском острове (который принадлежал Александру Меншикову), Петр «задумал построить там новый, блестящий и большой город, причём весь из камня и кирпича. Желая сделать князю приятное, он хотел назвать этот город Александрией», — записывает Обри де ла Мотрэ в 1726 году. Однако не стоит чересчур доверять мотивации, приведённой французским путешественником. Дело заключалось, не столько в имени самого «светлейшего князя», сколько в имени его святого патрона. Перенос мощей благоверного кн. Александра Невского из Владимира в Санкт-Петербург двумя годами ранее, демонстрировал преемственность российской армии с воинством Древней Руси.
