— О чем там написано, Ладьел?
— Сейчас увидишь, и думаю, что тебе это не понравится, — ответил он и добавил: — И, Брэдли, будь осторожен.
Я продиктовал ему номер факса, и он повесил трубку. Через несколько минут мой факс ожил и выплюнул одну страницу. Я начал ее читать, и вдруг почувствовал, как по моим ногам вверх ползет жар, постепенно доходя до груди. Письмо было адресовано в юридический отдел штаб-квартиры UBS в Женеве. Ниже я привожу его дословно.
«Июль 2007 г.
UBS AG
Вниманию департаментов управления капиталом и расчетов с клиентами.
В юридический департамент 2, Рю де ла Конфедерасьон CH-1204 Женева.
Уважаемые представители UBS Geneva:
Информирую вас о том, что бывший сотрудник отдела по работе с ключевыми клиентами департамента управления капиталом Брэдли Биркенфельд пытается создать юридические проблемы для вашего банка.
Не так давно, несмотря на достигнутое вами соглашение по вопросу его занятости, признанное швейцарским судом, он осознанно предпринял попытку контакта с представителями министерства юстиции США и разглашения ваших закрытых банковских процедур, которые могут нарушать законы США.
По состоянию на сегодняшний день офис министерства юстиции США в Вашингтоне рассматривает вопрос о выдаче повесток для дачи показаний определенным руководителям банка UBS, а также самому банку. А также о награде его за эти действия, связанные с изобличением.
Прошу вас обсудить со своими адвокатами непрофессиональные и неправомерные побуждения мистера Биркенфельда, поскольку он является резидентом нашей Швейцарии.
Предполагаю, что вы будете сохранять конфиденциальность относительно моего обращения к вам. Я также являюсь гражданином Швейцарии.
С уважением,
Л. Джафарли,
Лондон»
Я прочитал письмо. Перечитал еще раз. И еще раз. Мне показалось, что мои уши лопаются от горячего пара, переполняющего мой мозг. Письмо было написано на таком языке, будто кто-то пытается изображать иностранца, пишущего по-английски. «Непрофессиональные побуждения»? Английский язык Ладьела был идеальным, куда более свободным, чем на этом куске макулатуры. Имя Ладьела было указано в самом низу письма, но там не было подписи. Оно было просто напечатано. Подпись — это все равно, что отпечаток пальца. Когда вы притворяетесь кем-то другим, вы просто печатаете имя.
Я подошел к веранде, распахнул французские двери и начал смотреть на далекие Швейцарские Альпы за озером. Я даже не заметил, как факс выскользнул у меня из пальцев и улегся на полу. Никто, ни одна живая душа, кроме моих адвокатов в Женеве и Вашингтоне, не знал, что я был в министерстве юстиции. Но никто из них не знал о моем друге Ладьеле, а Ладьел не имел никакого представления о моей деятельности в Вашингтоне. А если бы и знал, то никогда бы не подставил меня таким образом, чтобы потом показать мне улики и притворяться, что предупреждает меня, как настоящий заботливый друг. Черт, он действительно был моим другом — и многие годы! Он пытался спасти мою шкуру.
Но кто же пытался с меня ее содрать? Я вспомнил эту остановку на таможне в Техасе. Они вытащили Ладьела из самолета, одного — лишь для того, чтобы скопировать его документы, возможно, по приказу… чертова Кевина Даунинга! Но если это был Даунинг, то как он узнал, куда я направлюсь после Вашингтона? Возможно, он поставил прослушку на мой телефон и послал за мной хвост — тогда они могли следовать за мной до аэропорта, а там запросить маршрутный лист нашего самолета. Когда мы летели домой, у таможенников уже были четкие инструкции, а министерство юстиции подставило им мальчика для битья — Ладьела, уважаемого инвестиционного банкира со швейцарским паспортом.
Моя кровь вскипела. Кто-то в правительстве США — Даунинг со своими чертовыми подручными или кто-то еще — всеми силами пытался засадить меня в швейцарскую тюрьму.
Или хуже того, убить меня.
Глава 9 / Опасное положение
«Хочешь избежать критики, ничего не делай, ничего не говори и будь никем».
Аристотель, греческий философ
[62]
Когда тебя предает правительство твоей собственной страны, это удар такой силы, будто тебя изо всех сил лягнул в живот мул.
Я вырос убежденным в несокрушимости краеугольных камней нашей американской системы правосудия. Именно этому меня учили с детства — что бы ни случилось, мои права как американского гражданина защищены Конституцией и Биллем о правах, величайшими документами, созданными в мире после Десяти Заповедей и Великой хартии вольностей. И если бы даже меня обвинили в нарушении законов страны, то мою судьбу должны были решать «12 разгневанных мужчин»
[63], такие же люди, как я сам, хорошие и справедливые, а не один-единственный чиновник правоохранительного ведомства, возможно, озлобленный, или коррумпированный, или лично заинтересованный.
Да, в американской истории были дни, которыми не гордится никто из патриотов страны, но допущенные ошибки все же исправлялись. И конечно же, даже в недавней истории в правительстве страны оказывались негодяи. Однако я никогда не мог и представить себе, что мне когда-нибудь доведется испытать то, что случилось. Я не мог поверить, что американские прокуроры и правительственные агенты окажутся мерзавцами. В стране существовала система сдержек и противовесов, в которой любой страж порядка находился под придирчивым и бесстрастным наблюдением. Мы не в Германии 1930-х годов, а министерство юстиции не гестапо. Я был твердо убежден в этом, но теперь я чувствовал себя рядовым членом мафии, который ради общего блага решил предать «крестного отца» и рассказать обо всех кровавых историях, связанных с омертой
[64], но агент ФБР, которому он доверился, оказался Майклом Корлеоне.
Письмо Джафарли потрясло мой мир. Кому теперь доверять? И это было не то же самое, что узнать об измене жены. Представьте себе, будто вся ваша семья сговорилась, оформила вам страховку на 5 миллионов долларов и наняла киллера, чтобы тот всадил вам пулю в затылок.
