Следуя дальше по Бродвею, она прошла через открытую дверь в комнату отдыха персонала. Внутри комнаты, от стены до стены, росли грибы, покрывая пол, словно ковер. Свежий воздух вызвал восторг у этой формы растительной жизни.
В конце концов, она пришла в офис Клинта. Угловое окно отсутствовало, и через его проем внутрь кабинета проросла масса ползучих кустарников, цветущих белыми цветами. Крыса копошилась во внутренностях разорванной диванной подушки. Она на мгновение поглядела на Лилу, и в испуге бросилась за кучу рассыпавшегося гипсокартона.
Репродукция Хокни за столом мужа висела косо, на пять и одиннадцать. Она её выпрямила. На снимке было изображено обычное, песчаного цвета, здание с рядами идентично завешенных окон. На первом этаже здания было две двери. Одна дверь была синей, другая красной: примеры самых любимых цветов Хокни, яркие, как чувства, вызванные хорошими воспоминаниями, даже если сами воспоминания были тонкими — и интерпретационные возможности воззвали к Лиле. Она дала репродукцию Клинту все эти годы назад, думая, что он может на неё указывать и говорить своим пациентам:
— Видишь? Ничего для тебя не закрыто. Есть двери в здоровую, счастливую жизнь.
Ирония была такой же вопиющей, как и сама метафора. Клинт был в другом мире. Джаред был в другом мире. Насколько она понимала, один из них, или они оба могут быть мертвы. Репродукция Хокни принадлежала крысам, плесени и сорнякам этого мира. Это был разрушенный мир, опустошенный и забытый, но это был тот мир, который они имели. Это было, храни нас Боже, Наше место. Лила вышла из кабинета и прошагала обратный путь через мертвый мир тюрьмы до бреши в листве. Она хотела уйти.
6
В течение этих месяцев все больше женщин продолжали появляться из того, что Джеймс Браун
[253] когда-то называл мужским, мужским, мужским миром.
[254] Они сообщили, что в Дулинге, когда они заснули, кризис Авроры был еще свеж; прошло только два или три дня. Насилие, неразбериха и отчаяние, о которых они говорили, казались нереальными для ранее прибывших в это новое место. Больше того — казались почти неважными. У женщин этого мира были свои проблемы и заботы. Одной из них была погода. Лето уходило. Дальше — осень, а за ней следовала зима.
С помощью пособий из библиотеки и под контролем такого сомнительного персонажа, как Магда Дубчек, вдовы подрядчика (не говоря уже о матери парня, который чистил бассейн Лилы), они смогли закончить некоторые работы, которые начала Кейли, прежде чем её убила сумасшедшая экс-любовница. Покойный муж Магды немного научил ее работе с электричеством.
— Мой муж, он всегда подробно рассказывал мне, что делает, шаг за шагом: смотри, вот фаза, Магда, смотри — а это провод заземления, и так далее. — Я слушала. Он никогда не знал этого, он думал, что разговаривает с какой-то пустой стеной, но я слушала. — На этом Магда остановилась, чтобы сделать хитрое лицо, которое душераздирающе напомнило Лиле Антона. — Ну, так или иначе, первые пятьсот раз я слушала.
С током, получаемым от нескольких солнечных батарей, которые пережили годы отсутствия ухода, они смогли создать Ограниченную электрическую сеть, по крайней мере, для нескольких высотных домов.
Обычные машины оказались бесполезными; невозможно было определить, как долго этот вариант их мира вращался без присмотра, но состояние припаркованных автомобилей указывало на то, что прошло достаточно времени, чтобы осадки и влажность взяли над ними верх. Автомобили, хранившиеся в гараже, могли быть пригодными, если бы не тот удручающий факт, что нигде не было ни капли бензина, который бы не разложился или не испарился. Однако в гараже, в загородном клубе, женщины все-таки нашли небольшой автопарк гольф-каров с хорошо сохранившимися солнечными батареями. Как только батареи были перезаряжены, кары заработали. Женщины водили их по улицам, которые были очищены от деревьев и листвы.
Как и Шопуэлл, закусочная Олимпия на удивление хорошо пережила конец света, и Рита Кумбс, когда-то жена Терри, вновь открыла её на бартерной основе, приспособив для работы старую портативную дровяную плиту, которую команда женщин помогла ей вывезти из подвала дома Кумбсов.
— Я всегда хотела попробовать свои силы в управлении рестораном, — объяснила она Лиле, — но Терри никогда не хотел, чтобы я работала. Он говорил, что это заставляет его нервничать. Терри никогда не мог понять, как это чертовски скучно, быть китайской вазой.
Она сказала это с легкостью, но на её лице отразилось нечто, что Лила растолковала, как стыд — стыд, который пришел от счастья иметь хоть что-то свое. Лила надеялась, что Рита с этим справится, и так, в конце концов, и произошло. Их было много, кто чувствовал себя измененным, но на их лицах всегда отражался некоторый оттенок стыда, как если бы они прогуливали уроки. Такие женщины, как Магда и Рита, вдруг оказались востребованными и расцветающими в свете нового мира. На протяжении этих быстротечных недель и безымянных месяцев, они успели обсудить не только то, что они пропустили, но и то, что они не пропустили.
Листья изменялись, как и в старом мире, но их цвета казались Лиле более яркими и насыщенными.
Однажды, в конце октября, она была в саду миссис Рэнсом — собирала тыквы для школьниц, которые должны были вырезать поделки на Хэллоуин. Старая Эсси, сидела на скамейке в тени и за ней наблюдала. Рядом со скамейкой стояла ржавая продуктовая тележка с вещами, которые Эсси бережно собирала по всему городу, словно пытаясь пополнить свою новую жизнь воспоминаниями о старой: радио, сотовый телефон, гора одежды, ошейник для собаки, календарь 2007 года, бутылка чего-то, на чем не было этикетки, но когда-то могло быть кленовым сиропом, и трио кукол. Она с удовольствием последовала за Лилой, когда увидела её в своей большой соломенной шляпе, катящей тачку, нагруженную доверху садовыми приспособлениями.
Старуха сначала молчала и шарахалась, если кто-то к ней подходил, но по прошествии нескольких недель она начала расслабляться, по крайней мере, рядом с Лилой. Иногда она даже заводила разговор, хотя Лила догадывалась, что никогда не была хорошим собеседником, даже в свои лучшие годы.
— Сейчас все лучше, — как-то сказала Эсси. — У меня есть свой собственный дом. — Она ласково смотрела на кукол, лежащих на её коленях. — Моим девочкам это нравится. Их зовут Джингл, Пингл и Рингл.
Лила спросила, какова её фамилия.
— Когда-то была Уилкокс, — сказала Эсси, — но теперь Эстабрук. Я взяла обратно мою девичью фамилию — как та женщина, Элейн. Это место лучше старого, и не только потому, что у меня есть моя девичья фамилия и мой собственный дом. Воздух стал слаще.
