Фрэнк присел рядом с кошкой. Он поднял солнцезащитные очки на лоб и прищурился от сильного утреннего света.
— Мне очень жаль, судья.
Сильвер не плакал, но был на грани. Фрэнк ненавидел на все это смотреть, хотя его ничего не удивляло: люди любили своих питомцев, часто с той степенью открытости, которую они не могли себе позволить по отношению к людям.
Как психиатры это называют? Замещение?
[42] Ну, любовь всегда тяжела. Фрэнк знал, что в этом мире тебе нужно действительно держаться подальше от тех, кто не любит даже кошек или собак. И ты, конечно же, должен был следить за собой. Держать ситуацию под контролем. Оставаться спокойным.
— Спасибо, что приехали так быстро, — сказал судья Сильвер.
— Это моя работа, — сказал Фрэнк, хотя это была не совсем правда. В круг его обязанностей, как единственного офицера службы контроля за животными округа Дулинг, работающего на полную ставку, больше входили еноты и бродячие собаки, чем умирающие кошки. Он считал Оскара Сильвера другом, или кем-то очень близким к этому. Прежде чем почки судьи отправили его в завязку, Фрэнк неоднократно делил с ним столик и пиво в Скрипучем колесе, и именно Оскар Сильвер подсказал ему фамилию адвоката по разводу и предложил записаться на прием к психотерапевту. Сильвер также предложил «кое-какие советы», когда Фрэнк признался, что иногда поднимал голос на свою жену и дочь (не говоря уже о том моменте, когда он пробил кулаком кухонную стену).
Фрэнк не встретился ни с адвокатом, ни с психотерапевтом. Что касается первого, он все еще верил, что сможет помириться с Элейн. Что касается последнего, то он чувствовал, что вполне может контролировать свой темперамент, если только люди (например, Элейн, да и его дочь, Нана) поймут, что в душе он лелеет только лучшие намерения.
— Она у меня с тех пор, как была котенком, — сказал судья Сильвер. — Нашел ее за гаражом. Это произошло сразу после того, как Оливия, моя жена, умерла. Я знаю, это звучит довольно смешно, но это казалось… посланием.
Он вытянул вперед указательный палец, и осторожно погладил между ушей кошки. Хотя кошка продолжала мурлыкать, она не повернула шею к пальцу и не отреагировала. Ее окровавленные глаза постоянно смотрели в зеленую траву.
— Может быть, так и было, — сказал Фрэнк.
— Мой внук назвал ее Какао. — Он покачал головой и скривил губы. — Это был проклятый Мерседес. Я видел его. Я выходил за газетой. Должно быть, гнал за шестьдесят. И это в жилом районе! Какие причины для этого могут быть?
— Никаких причин. Какого цвета был Мерседес? — Фрэнк подумал о том, что говорила ему Нана месяцами ранее. Какой-то парень в том месте, где она разносила газеты, живущий в одном из больших домов в верхней части Бриара, имел склонности к быстрой езде. Зеленый Мерседес, подумал он, она говорила, что у него был зеленый Мерседес, и тут же услышал:
— Зеленый, — сказал судья Сильвер. — Он был зеленым.
Рычание вкралось в кошачье мурлыкание. Подъем и падение её боков оживились. Ей было очень больно.
Фрэнк положил руку на плечо Сильверу, сжал его.
— Я должен сделать это прямо сейчас.
Судья откашлялся, но поверил в себя не настолько, чтобы говорить. Он просто кивнул. Фрэнк распаковал кожаную сумку со шприцом и двумя флаконами.
— Первый укол успокоит ее. — Он ткнул иглу во флакон, набрал шприц. — Второй — усыпит.
9
Было время, задолго до того, как произошли события, описанные здесь, когда Трехокружье (Макдауэлл, Бриджер и Дулинг) вышло с ходатайством о преобразовании прекратившего свою деятельность частного исправительного учреждения для несовершеннолетних Эш Маунтин в столь необходимую женскую тюрьму. Государство заплатило за землю и здания, и она была названа в честь округа — Дулинг — что обеспечило большую часть денег на реконструкцию учреждения. Её двери открылись в 1969 году, персонал комплектовался из жителей Трехокружья, которые крайне нуждались в рабочих местах. В то время она была объявлена «современной» и «эталоном женских исправительных учреждений». Она была больше похожа на пригородную среднюю школу, чем тюрьму — если не брать во внимание кольца колючей проволоки, возвышающиеся над акрами заборов из металлической сетки, окружавшими это место.
Почти полвека спустя, она все еще выглядела как средняя школа, но та, которая переживает тяжелые времена и сокращение бюджета. Здания начали рушиться. Краска (ходили слухи, на свинцовой основе) шелушилась. Сантехника давала течь. Тепловая установка сильно устарела, и глубокой зимой только в административном Крыле поддерживалась температура выше шестидесяти пяти градусов.
[43] Летом же заключенные в ней просто пеклись. Освещение было тусклым, старая электропроводка искрила, как бомба замедленного действия, а жизненно важное оборудование для наблюдения за заключенными выходило из строя, по крайней мере, раз в месяц.
Были, правда, отличный дворик для прогулок с беговой дорожкой, спортзал с баскетбольной площадкой, поляна для шаффлборда,
[44] карликовое поле для софтбола, и огород рядом с административным Крылом.
И как раз там, рядом с цветущим горохом и кукурузой, сидела на синем пластиковом ящике из-под молока начальник тюрьмы Дженис Коутс, ее вязаная сумочка бежевого цвета валялась на земле рядом с туфлями, она курила Пэлл-Мэлл без фильтра и наблюдала, как заезжает Клинт Норкросс.
Он махнул своим пропуском (ненужным, так как все его знали, но таков был порядок) и главные ворота открылись на его пути. Он заехал в мертвое пространство между внешними и внутренними воротами, ожидая, пока внешние ворота закроются. Когда дежурный офицер — сегодня утром это была Милли Олсон — увидела зеленый сигнал на пульте, показывающий, что внешние ворота закрыты, она открыла внутренние ворота. Клинт покатил свой Приус вдоль забора на стоянку для сотрудников, которая также была огорожена. Знак, стоящий здесь, предостерегал: ПОДДЕРЖИВАЙТЕ БЕЗОПАСНОСТЬ! ВСЕГДА ЗАКРЫВАЙТЕ МАШИНУ!
Через две минуты он уже стоял рядом с начальником тюрьмы, опираясь плечом на старый кирпич, лицо повернуто к утреннему солнцу. Что последовало дальше, было сродни игре в призыв-ответ в фундаменталистской церкви.
— Доброе утро, доктор Норкросс.
— Доброе утро, начальник Коутс.
— Готов к еще одному дню в чудесном мире пенитенциарных учреждений?
— Настоящий вопрос заключается в том, готов ли для меня чудесный мир пенитенциарных учреждений? Я-то готов. Как насчет тебя, Дженис?
