— Что заставляет вас так говорить? Что за вещи?
— Я просто поддерживаю разговор. Я думала, вы хотите именно этого, доктор Норкросс. Эй, я не хочу говорить вам, как делать свою работу, но разве вы не должны сидеть позади меня, там, где я вас не вижу?
— Нет. Это психоанализ. Давайте вернемся к…
— Великому вопросу, на который никогда не был дан точный ответ и к которому даже я еще не смог приблизиться, несмотря на мои тридцать лет исследований женской души: «чего хочет женщина?»
— Это Фрейд, да. Он открыл психоанализ. Вы о нем читали?
— Я думаю, что большинство женщин, если вы спросите их, и если они будут действительно честными, сказали бы, что больше всего на свете они хотят вздремнуть. И, возможно, сережки, которые подходят ко всем платьям. Во всяком случае, сегодня, Док, в день больших распродаж. Горячих предложений. На самом деле, я знаю о трейлере, он немного разрушился — есть небольшая дыра в одной из стен, придется это исправить — но держу пари, туда еще долго никто не захочет въехать. Головная боль риэлтора.
— Вы слышите голоса, Эви?
— Не совсем. Больше похоже на сигналы.
— И как звучат эти сигналы?
— Как жужжание.
— Кого?
— Мотыльков. Вам понадобятся специальные уши, чтобы это услышать.
— У меня неправильные уши, чтобы услышать жужжание мотыльков?
— Нет, я боюсь, что нет.
— Вы помните, как наносили себе повреждения в полицейской машине? Вы бились лицом о решетку безопасности. Зачем вы это делали?
— Да, я помню. Я делала это, потому что хотела попасть в тюрьму. Эту тюрьму.
— Это интересно. И в чем причина?
— Хотела вас увидеть.
— Мне это льстит.
— Но это ничего вам не дает, вы же знаете. Подхалимаж, я имею в виду.
— Шериф сказал, что вы знали ее имя. Это из-за того, что она вас арестовывала раньше? Попробуйте вспомнить. Потому что было бы очень полезно, если бы мы могли узнать о вас немного больше. Если есть запись об аресте, это может привести нас к родственникам, друзьям. Вам же нужен адвокат, Эви?
— Шериф — ваша жена.
— Откуда вы это знаете?
— Вы поцеловали ее на прощание?
— Не поясните?
Женщина, которая называла себя Евой Блэк, наклонилась вперед, пристально глядя на него.
— Поцелуй: действие, требующее участия — трудно поверить, но я знаю точно — ста сорока семи различных мышц. Прощай: слово, означающее прощание. Вам нужны еще какие-нибудь разъяснения?
Клинт помолчал. Она была очень, очень обеспокоена, входила и выходила из когерентности,
[135] как будто ее мозг находился в неврологическом эквиваленте кресла офтальмолога, видя мир через серию мерцающих линз.
— Нет необходимости в разъяснении. Если я отвечу на ваш вопрос, вы расскажете мне о чем-нибудь?
— Договорились.
— Да. Я поцеловал ее на прощание.
— О, как это мило. Вы уже стареете, знаете ли, далеко не мальчик, как я понимаю. Вероятно, сейчас вас гложут некоторые сомнения типа: «Я все еще в состоянии? Я все еще могучий самец?» Но вы не потеряли своего желания к жене. Прекрасно. И еще есть таблетки. Спросите врача, подходит ли вам это. Я вам сочувствую. Очень. И могу вас понять! Если вы думаете, что стареть тяжело только для мужчин, позвольте мне сказать, что это не пикник и для женщин. Как только ваши сиськи опадают, вы становишесь почти невидимой для пятидесяти процентов населения.
— Моя очередь. Откуда вы знаете мою жену? Откуда вы знаете меня?
— Это плохие вопросы. Но я отвечу на один очень важный для вас. «Где была Лила прошлой ночью?» Вот хороший вопрос. И ответ таков: не на Маунтин-Рест-Роуд. Не в Дулинге. Она кое-что узнала о вас, Клинт. И теперь ей очень хочется спать. Увы.
— Узнала что? Мне нечего скрывать.
— Я думаю, вы даже верите в это, что показывает, насколько хорошо вы это скрывали. Спросите Лилу.
Клинт поднялся. В камере было жарко, и он стал липким от пота. Этот обмен совсем не походил на вступительную беседу с заключенным за всю его карьеру. Она была шизофреничкой — приходилось видеть, и некоторые из них очень хорошо подбирали реплики и выражения — но она явно делала это быстрее любой шизофренички, которую он когда-либо встречал.
И как она могла знать о Маунтин-Рест-Роуд?
— Вы ведь не были на Маунтин-Рест-Роуд прошлой ночью, не так ли, Эви?
— Все может быть. — Она подмигнула ему. — Все может быть.
— Спасибо, Эви. Мы скоро еще поговорим, я уверен.
— Конечно же, мы так и сделаем, и я с нетерпением этого жду. — Она очень быстро фокусировалась на разговоре — опять же, ничего общего с находящимся под каким-нибудь лекарственным препаратом шизофреником, с которым он когда-либо сталкивался — но теперь снова вернулась к своему занятию и засунула пятерню в свои волосы. Она протянула через них пальцы, распутывая узел, который высвободился с рвущимся звуком. — О, доктор Норкросс…
— Да?
— Ваш сын получил ранение. Мне так жаль.
Глава 9
1
Дремавший в тени платана, пристроив голову на свою помятую огненно-желтую куртку, со слегка дымящейся трубкой, которая покоилась на груди его застиранной рабочей рубашки, Уилли Берк, волонтер системы обслуживания автомагистралей, дополнял картину. Известный своей браконьерской ловлей рыбы и дичи на общественных землях, а также как самогонщик, который так никогда и не был пойман на браконьерской добыче рыбы и дичи или за приготовлением кукурузного самогона, Уилли Берк был идеальным человеческим воплощением девиза штата, выражающегося в латинской фразе, переводимой как горцы всегда свободны.
[136] Ему было семьдесят пять. Его седая борода распушилась по его шее, а потрепанный Кейсон
[137] с несколькими блеснами, прицепленными на него, лежал на земле рядом с ним. Если бы кто-то другой захотел бы поймать его за различные преступления, то наверняка бы смог, но Лила на все закрывала глаза. Уилли был хорошим человеком, который много работал на благо города на общественных началах. У него была сестра, которая умерла от болезни Альцгеймера, и, до самой её смерти, Уилли о ней заботился. Лила видела их на благотворительном обеде, проводимом пожарной частью; сестра Уилли смотрела на нее пустыми глазами, а Уилли пожал ей руку, разговаривая об том и об этом, при этом нарезая курицу и кормя кусочками сестру.
