— Ты слышал, что я сказала, Фрэнк? Ты кончишь сумасшедшим домом!
— Элейн, забудь о Фрице Машауме и забудь о его жене. Забудь обо мне. Думай о Нане. Может, этот Док поможет.
Фликингер может даже почувствовать себя обязанным Фрэнку, за то, что тот разбил его машину вместо того, чтобы пробраться внутрь и избить его, такого хорошего врача.
Сирены не смолкали. По улице, ревя двигателем, проехал мотоцикл.
— Фрэнк, я бы могла в это поверить. — Ее речь, размеренная и спокойная, была призвана нести искренность, но это была та же самая модуляция голоса, которую Элейн выбирала, когда объясняла Нане, насколько важно наводить порядок в ящиках для белья. — Потому что я люблю тебя. Но я знаю тебя. Мы были вместе десять лет. Ты избил человека до полусмерти за собаку. Бог знает, как ты поступишь с этим Фликмуллером, или как там его зовут.
— Фликингер. Его зовут Гарт Фликингер. Доктор Гарт Фликингер. — Действительно, как она могла быть такой тупой? Разве их почти не затоптали — или не расстреляли! — при попытке показать свою дочь врачу?
Она допила остаток кофе.
— Просто будь здесь со своей дочерью. Не пытайся исправить то, чего ты даже не понимаешь.
Печальная мысль коснулась Фрэнка Джиари: все было бы гораздо проще, если бы Элейн тоже заснула. Но пока она бодрствовала. Как и он.
— Ты ошибаешься, — сказал он.
Она прищурилась.
— Что? Что ты сказал?
— Ты думаешь, что всегда права. Иногда да, но не в этот раз.
— Спасибо тебе за это чудесное понимание. Я иду наверх, чтобы посидеть с Наной. Пойдем со мной, если хочешь, но если пойдешь за этим человеком, если пойдешь куда-нибудь еще, между нами все кончено.
Фрэнк улыбнулся. Он чувствовал себя хорошо. Было такое облегчение чувствовать себя хорошо.
— Между нами и так уже все кончено.
Она смотрела на него.
— Нана, вот что для меня сейчас важно. Только она.
6
Фрэнк остановился по дороге к своему фургону, чтобы посмотреть на поленницу у заднего крыльца, ему нравилось колоть дрова. Половина поленницы осталась от прошлой зимы. Маленький Йотул
[180] на кухне в холодную погоду делал это место домашним и гостеприимным. Нана любила сидеть рядом с печкой, делая домашнее задание. Когда она наклонялась к книгам, и волосы полностью закрывали ее лицо, она была похожа для Фрэнка, на маленькую девочку из девятнадцатого века, когда все было намного проще. Тогда ты говорил женщине, что собираешься сделать, и она либо соглашалась, либо держала рот на замке. Он вспомнил то, что сказал его отец его матери, когда она протестовала против покупки новой газонокосилки: Ты поддерживаешь порядок в доме. Я зарабатываю деньги и плачу по счетам. Если у тебя с этим есть проблемы, говори.
Проблем у неё не было. Да, у них был хороший брак. Почти пятьдесят лет. Никаких психологов, никаких разводов, никаких адвокатов.
На поленницу был накинут большой брезентовый холст, холст поменьше прикрывал колоду. Он поднял тот, что поменьше, и потянул за ручку топора, высвободив его из плотной древесины. Фликингер не казался большим, но никогда не помешает быть ко всему готовым.
7
Дороти отошла первой. Голова повернута на бок, рот открыт, зубные протезы слегка раздвинуты и заляпаны крошками печенья, она храпела. Оставшиеся трое наблюдали, как белые волокна выплывают и сплетаются, скручиваются и плывут дальше, выплывают и опадают на ее кожу. Образуя слоя, как миниатюрные хлопковые повязки, сплетаясь в крестообразные узоры.
— Я думаю…, - начала Маргарет, но о чем бы она ни думала, она, похоже, не могла объяснить это словами.
— Думаешь, она страдает? — Спросила Бланш. — Как думаешь, это больно?
Хотя она еле произносила слова, она сама не испытывала никакой боли.
— Нет. — Гейл поднялась на ноги, ее библиотечная копия Искупления упала на пол с шелестом бумажных страниц и шорохом пластиковой обложки. Она, держась за мебель, пересекала комнату по направлению к Дороти.
Бланш была поражена этим усилием. Вместе с таблетками они оприходовали бутылку Пино, и Гейл выпила больше всех. В тюрьме работала офицер, которая участвовала в соревнованиях по армрестлингу. Бланш задавалась вопросом, был ли такой конкурс: пьешь вино, принимаешь наркотики, после чего должен идти ровно, не натыкаясь на мебель и не упираясь в стены. Гейл могла бы взять приз!
Бланш хотела высказать все это Гейл, но обнаружила, что единственное, что она может сказать, это:
— Хорошо-движешься-Гейл.
Она смотрела, как Гейл наклоняется к уху Дороти, которое уже покрылось тонким слоем паутины.
— Дороти? Ты нас слышишь? Встретимся на…, Гейл запнулась.
— Какое место мы знаем на небесах, Мидж? Где она должна нас встретить?
Только Маргарет не ответила. Не смогла. Волокна кружились и сплетались вокруг её головы.
Глаза Бланш, которые, как казалось, двигались сами по себе, нашли окно и огонь на западе. Теперь он больше не походил на горящую спичку, скорее на голову какой-то огненной птицы. Оставались мужчины, которые могли бороться с огнем, но, возможно, они были слишком заняты заботой о своих женщинах, чтобы волноваться за такие мелочи. Как звали ту птицу, которая превратилась в огонь, возрожденную, волшебную птицу, страшную, ужасную?
[181] Она не знала. Все, что она могла вспомнить, это старый японский фильм про монстра, который назывался Радон.
[182] Она смотрела его в детстве, и гигантская птица в нем сильно её пугала. Теперь она не боялась, просто… ей было интересно.
— Мы потеряли сестру, — объявила Гейл. Она упала на ковер и улеглась у ног Дороти.
— Она просто спит, — сказала Бланш. — Ты не потеряла ее, дорогая.
Гейл кивнула так сильно, что волосы упали ей на глаза.
— Да, да. Ты права, Бланш. Мы просто должны найти друг друга. Просто ищите друг друга на небесах. Или… знаешь… давай свяжемся по факсу. — Последнее выражение заставило ее смеяться.
8
Бланш была последней. Она сползла, чтобы быть рядом с Гейл, спавшей под слоями паутины.
