— Входи, — холодно произнесла она.
Проявляя уважение, Ганнибал снял капюшон и только потом оба парня тихо переступили порог дома, попав в плен крошечной гостиной, узкой и тесной до клаустрофобии. За ней виднелись крошечная кухня и столовая. Скромное жилище, украшенное лишь атрибутами христианской веры. Стены были сплошь увешаны изображениями белого Иисуса и текстами псалмов, помещенными в рамки. И еще вокруг стояли бесчисленные фарфоровые фигурки религиозных персонажей: они виднелись повсюду — на журнальном столике, старом телевизоре, обеденном столе, полке над плитой и подоконнике. Возле двери стояло скульптурное изображение Иисуса высотой где-то полметра. Миха ударился об него ногой, когда входил в дом. Ганнибал не бывал здесь уже много лет, но все в доме осталось по-прежнему —даже музыка была все та же. Церковный гимн приветствовал гостей с траурной торжественностью.
— Здравствуй, мама, — сказал Ганнибал. Он хотел было обнять ее, но увидел суровое лицо матери и решил, что не стоит.
— Добрый день, очень рад с вами познакомиться, миссис... — Тут Миха запнулся, сообразив, что не знает фамилию женщины.
— Миссис Скотт, — подсказал Ганнибал.
— Миссис Скотт, — повторил Миха, заканчивая приветствие. Так вот как на самом деле зовут Ганнибала. Гевин Скотт.
— Кто это с тобой, Гевин? Один из твоих дружков-наркоторговцев?
В голосе женщины Миха уловил легкий, старательно скрываемый акцент. Он не мог понять, откуда она родом. Но акцент имелся несомненно.
— Нет, мама. Я говорил тебе, что больше не имею дела с наркотиками, — робко произнес Ганнибал. Странно было видеть его покорным и сносящим унижения. Раньше Миха не видел, чтобы тот проявлял к кому-нибудь столько почтения.
— Нет, конечно... Теперь ты занят этим рэпом... или как его там. Можно подумать, это чем-то лучше, — бросила мать в ответ на покорные слова сына.
— Ну проходи, садись.
Она жестом указала на диван. На полу поверх вытершегося коричневого ковра была брошена полиэтиленовая дорожка. Прислоненный к стене диван тоже был закутан в полиэтилен. Ганнибал прошел к дивану и сел. Миха последовал за ним, изо всех сил стараясь не ступать мимо полиэтиленовой дорожки. Он аккуратно присел, но все равно услышал, как полиэтилен заскрипел под его весом. Миссис Скотт села на второй диван, стоящий напротив и тоже накрытый полиэтиленом.
— Итак, молодой человек, — обратилась она к Михе, — прихожанином какой церкви вы являетесь?
Суровый тон ее вопроса смахивал на тон следователя, и Миха на секунду представил, что сейчас пятидесятые годы и он на судебном процессе, организованном комитетом сената для расследования антиамериканской деятельности, а президент Маккарти спрашивает, не сочувствует ли он коммунистам.
— Никакой, мэм. Я не хожу в церковь.
— Вот как, — резко произнесла она, словно ножом ударила.
— У вас просто замечательный дом, миссис Скотт, — поспешно добавил Миха, чувствуя, что надо как-то разрядить ситуацию.
— Благодарю.
— Это неправда, — перебил ее Ганнибал. В его голосе прозвучало волнение, но он старался сдерживаться.
— Что ты сказал?
— Это неправда, мама. Ты живешь в этой дыре столько лет, сколько я себя помню. Этот дом разваливается на глазах.
— Но ведь пока не развалился. Господь хранит его, — возразила миссис Скотт.
— О боже, всегда ты об одном и том же.
— Вот именно, Боже. Бог, о котором ты совершенно забыл.
Ганнибал собирался что-то ответить, но в этот момент услышал, как ключ поворачивается в замке. Еще один обитатель дома вернулся с работы. Наступило неловкое молчание: все терпеливо ждали, пока откроются многочисленные замки и распахнется входная дверь. Отец Ганнибала был старше матери: ему перевалило за пятьдесят. Темнокожий, среднего роста и плотного телосложения, он был одет в форму водителя автобуса и держал под мышкой пластмассовую коробку для бутербродов. Он вошел в дом с кислым лицом, но как только увидел гостей, взгляд его стал каменным.
— Что ты здесь делаешь? Я велел тебе не переступать больше порог этого дома, — заявил он вместо приветствия.
— Здравствуй, отец. Как твои дела?
— Ты не ответил на вопрос. Зачем ты осквернил своим присутствием благодать этого жилища? — В оскорбительных словах звучала неподдельная ярость.
Миха гадал, что могло до такой степени накалить их отношения. Ганнибал тряхнул головой, будто призывая себя к спокойствию:
— Я пришел увидеться с тобой, отец. В конце концов, я ведь твой сын.
— Ты мне не сын. Своего сына я похоронил много лет назад.
Теперь Миха узнал выговор, который заметил раньше в речи женщины. У отца Ганнибала он был слышен сильнее. Оба говорили с ямайским акцентом: они постарались истребить его, но он не исчез до конца.
— Понимаю, — спокойно произнес в ответ Ганнибал, слабо отреагировав на резкое заявление отца. Они его и вправду похоронили: прямо перед собой, в стеклянной витрине, Миха увидел фото юного Ганнибала в рамке, а вокруг горели свечи: так их обычно зажигают в память об умерших.
— Я говорил тебе, что больше не торгую наркотиками, отец.
Так вот в чем дело. Значит, Ганнибал и вправду был наркоторговцем.
— Это хорошо. Мы рады за тебя. Но чем ты занимаешься теперь? — спросила миссис Скотт.
— Я пишу музыку.
— Ты называешь это музыкой, — презрительно усмехнулась она. Затем подняла палец вверх, вслушиваясь в звуки церковного гимна, не смолкавшего все это время: — Вот это музыка.
— Госпел. Что ж, с этим не поспоришь. — Ганнибал не удержался от сарказма. Он все еще старался проявлять уважение, но силы его были на исходе.
— Ты не ответил на мой вопрос. Зачем ты пришел? — настаивал отец.
— Ну что ж, я отвечу. Я пришел, потому что хочу увезти вас из этой дыры.
— И как же ты собираешься это сделать?
— Я много работал, отец, и добился успеха. Теперь я хочу купить вам новый дом. Где только пожелаете. Помню, вы всегда мечтали переехать во Флориду. Теперь у вас есть такая возможность.
— Мальчишка, ты, должно быть, сдурел, если думаешь, что я возьму твои грязные деньги.
— Я говорил вам, что больше не торгую наркотиками. Теперь я занимаюсь законным бизнесом.
Миха чувствовал напряжение в голосе Ганнибала: тот устал оправдываться, все время повторяя одно и тоже.
— Законный еще не означает праведный. У Бога свои законы, заявила мать. — Бог видит все твои поступки, Гевин. Нет никакой разницы: что продавать наркотики, что сочинять песни о продаже наркотиков.
— Что бы я ни делал, я не смогу стать хорошим в ваших глазах?
— Ты должен стать хорошим в глазах Иисуса, Гевин.
