Мальчишку убитого Лидочка видела! Естественно, еще до убийства. Чужой, не здешний, с каликами перехожими пришел. Калики те милостыню у церкви Петра и Павла собирали, а потом их купчиха Собакина зазвала – сказки читать. Малец вроде как тогда с ватагой к Собакиной и пошел… А может, и не пошел – кто бы знал-то? Не слишком-то кому надо за нищими мальцами наблюдать.
– У церкви Петра и Павда, говоришь, – уточнив, записал Давыдов. – Так-так, ладно.
– Я могу и получше узнать, коли надо, – вздохнув, девушка искоса взглянула на гусара и чуть зарумянилась. – Мне-то сподручнее, ребят в нашей ватаге не так чтобы много, а все ж везде крутятся, много чего подмечают.
– Вот-вот, – согласился Денис. – Узнайте. Ежели вас это не очень затруднит, мадемуазель. А еще разузнайте о том, кто в тот день заходил в шинок дядьки Лазаря. Так вот ближе к вечеру, к ночи даже.
– К ночи – уж только самые пропойцы! – барышня засмеялась и задумчиво повертела на пальце локон. – А про какой день-то узнать? Ну, про ночь какую?
– Да третьего дня, верно. Да, именно так! Семнадцатого.
С Лидочкой договорились встречаться невдалеке от Звенигородки, в орешнике. Частые визиты гусара в дом ее папеньки неизбежно вызвали бы среди обывателей разного рода кривотолки и сплетни, не хотелось юную барышню подставлять.
Там и встретились, уже буквально на следующий день. Лидочка все доложила толково, буквально разложила по полочкам, что разузнала да как, так что гусар только диву давался – и как она своих пацанов организовать-то успела? Успела как-то. Не зря говорили – атаман.
Как выяснилось, около калик терся какой-то мужик с телегой. Не местный, не звенигородский, и телега у него была накрыта рогожкою, а гнедою кобылой запряжена.
– Легкая такая телега, скорее, на бричку похожа, у нас здесь таких нет. Ну, скажите, любезный Денис Васильевич, на что крестьянину бричка? Ведь право же, ни на что!
– Вот именно.
– И я так рассудила, когда просила парней своих про все несуразное вспоминать. Вот они эту бричку и вспомнили.
– А что за мужик? – насторожился Дэн.
Может, конечно, и не при делах был сей тип на телеге-бричке, да ведь – хоть какая-то ниточка.
– Мужик как мужик, – повела плечом девчонка. – Парни его толком не запомнили. Телегу – да, чудная, а мужика… Ой… идет кто-то!
– Прячемся! – заговорщически подмигнув, Давыдов схватил деву за руку и проворно утащил в орешник.
Там и затаились, и не зря: не прошло и десяти секунд, как на неширокой дорожке возле кленов показались гуляющие барышни, в плисовых, с шелковыми вставками, платьях, в модных шляпках с вуалями и искусственными цветами, в изящных башмачках. Да еще и с зонтиками, хоть и день был ведреный, светлый. Ну, не для дождя зонтики такие, и не от солнца, а чтоб на кавалеров впечатление произвести. Изящные такие барышни, видать, помещичьи дочки, и помещиков не бедных, а так, людишек крепостных душ по триста, по пятьсот…
Так они мило лопотали, прогуливались и стреляли глазенками вокруг, как видно – кого-то ждали. Неужто кого из гусар? Х-ха! Ну, еще бы! Долго ли, коротко ли, а за кленами послышался стук копыт, и вот уже вылетели, осадив перед барышнями коней, двое красавцев-гусар – корнет Сашка Пшесинский и его дружок, подпоручик Георгий Левский, коего все в полку звали Гришей. Оба юные, с сияющими лицами и задранными носами, в ослепительно-синих доломанах и ментиках с белыми витыми шнурами! Ах… вот это парни! Барышни буквально… нет, сказать – «писали кипятком» – это уж слишком грубо, а как выразиться изящнее, Дэн покуда не знал… да и не смог слова подобрать, не до того стало, как только увидел он глаза Лидочки.
Столько тоски было во взгляде бедной девчонки, столько откровенной зависти и обиды на жизнь, что хотелось прижать ее к груди, приласкать, погладить… Насквозь понятно все, чего уж! Никогда не ходить Лидочке вот так на свидания – у нее даже и платья-то для этого нет – никогда не посмотрит на нее ни один стоящий молодой человек… разве что так, погусарить… да бросить потом с пузом… Хотя нет, она все же дворянская дочь, хоть и нищая. Была бы мещанка иль крестьянка какая – тогда да, можно и пошалить да бросить, ништо.
Гусары спешились, взяли под уздцы коней и неспешно пошли вдоль кленовой аллеи. Парни что-то рассказывали, барышни смеялись, иногда округляя глаза в деланом ужасе. Интересно, что им такое говорили юные друзья гусары? Наверное, что-нибудь страшное. Или, скорей, скабрезное… Ага, вот ушли…
– Ну, милая Лидочка, теперь хочу тебя еще кой о чем попросить, – выбираясь из зарослей, Денис галантно протянул девушке руку.
– Для вас все что угодно, – барышня зарделась и потупила взор. Наверное, не хотела, чтоб гусар ее глаза видел.
Дэн же крепко сжал ее узенькую, но крепкую ладошку и негромко сказал:
– Имейте в виду, я вас нагло использую, мадемуазель! Поэтому, как честный человек, обязан вас отблагодарить. Подарю вам что-нибудь…
– Ой! – Лидочка радостно вскрикнула. – В самом деле?
– Честное гусарское слово!
– Ой… мне неловко, право же, неловко… – Девчонка снова потупилась, но тут же воспрянула вновь, сверкнув дерзкими голубыми глазами: – А можно… можно, я сама выберу?
– Что ж, извольте, милая мадемуазель! Не сомневайтесь, гусарское слово крепкое.
– Да я не сомневаюсь… Денис Васильевич, миленький, вы на ножах фехтовать умеете?
– Ну, отчего же нет? И фехтовать, и метать… Я ж все-таки гусар!
– Ой, как славно-то! Меня научите! Чтоб не хуже вас. Это и будет ваш подарок. Сами же сказали, чтоб выбрала.
Глава 3
Воскресный день выдался чудным – даже для этих мест на редкость солнечным и теплым. Солнце грело почти по-летнему, и Денис даже сбросил в траву ментик и расстегнул доломан. Упарился ножи-то метать, а паче того учить тому юную Лидочку Мирскую. Ну, что поделать – обещал так обещал, за язык никто не тянул, вот и выбрала девушка «подарок». К слову, Давыдов это все и предвидеть бы мог – не зря ведь дочку провинциального секретаря Мирского прозвали дворовой «атаманшей» и вообще – парнем в юбке.
Так оно и было, однако же девица взрослела, хорошела, на глазах превращаясь из гадкого утенка в прекрасного лебедя. Уже далеко не ребенок, но еще не светская дама… впрочем, кто бы ее позвал в свет! Хотя, конечно, может, и найдутся люди, да и «свет» тут такой, что примет и бесприданницу, пусть и бедную, однако же не беднее многих местных дворян, поместной мелкоты, имевших в крепости меньше сотни душ. У кого и по сорок было, а у некоторых – и вообще десятка полтора. Все своим хозяйством жили, дома ходили в посконной одежке, надевая что-то более-менее приличное, лишь только когда выходили «в люди» либо когда заранее завидели в окошко гостей. Тут – да, быстренько переодевались, чтоб думали, что они всегда этак вот ходят.
Домашний костюм Лидочки, похоже, состоял из этих вот узких мальчишеских штанишек-портов и серой сермяжной рубахи с завязками на груди. Именно в сие затрапезное платье девушка и переоделась «для тренировок» – окромя ножевого боя, Денис, на свою голову, обещал еще показать броски и захваты. А что? В академии боевое самбо преподавали весьма неплохо. Почему бы девчонку не научить, коли так уж просит?
