Не дослушав брата, Каталина ахнула и закрыла лицо веером.
Но оставим пока на совести дона Эрнандо его слова про «иные силы», подобная бдительность, бытующая в Испании на протяжении трех веков, потеряла смысл лишь при французах, и вернемся к Марселине.
В самом деле, девочка, доводившаяся покойному генералу внучатой племянницей, была отменно близка ему и внешне и по характеру – волевому, независимому, упрямому, необузданному и страстному. Непослушный ребенок, настоящий enfant terriblе
[4], становился серьезным обременением для дона Эрнандо, который в доме своем старался придерживаться строгих старинных обычаев и правил. От отроковиц требуется молчание, благонравие, вышивание и ничего более. Но какое тут вышивание, когда приставленная к Марселине дуэнья регулярно является с жалобами на нее: то сломала пяльцы, то бросила в печку клубок шерсти, то убежала с прогулки, то дралась с кузенами. Вторил ей и семейный духовник, падре Теодор, признавая пытливый, живой ум отроковицы, он пенял на ее странные фантазии:
– Чтоб их пресечь, я назначил Марселине полсотни раз отчитать Pater noster
[5]. Оттарабанила, как попугай, без благоговения и страха. А когда нет страха, есть дерзость и гордыня.
Это дон Эрнандо и сам понимал, но сделать, к своему стыду, ничего не мог. Все имеющиеся в наличии воспитательные средства он уже испробовал. Бывало так, что и на горох ее ставили в холодном чулане. Другая бы на ее месте слезами заливалась, а этой все нипочем: на губах – ухмылка, в глазах – будто бесы пляшут. От такого взгляда даже самому дону Эрнандо делалось неприятно. Все усилия его оказались бесплодны.
И чем дальше, тем больше было с ней хлопот. К четырнадцати годам эта негодница, как назло, стала такой прехорошенькой, что, завидев ее, все мужчины, не исключая сыновей дона Эрнандо, смотрели на нее, свернув шеи, как голодные на паэлью. Дерзкая девчонка знала, что красива, кокетничала и упивалась вниманием к себе.
Однажды, выйдя в сад после ужина, чтобы выкурить любимую трубку, дон Эрнандо застал там младшего своего сына Родриго, держащего Марселину в объятиях.
– О, времена, о, нравы! – в страшном гневе закричал отец. – Куда катится наш мир! Разве возможно было такое в пору моей молодости!
– Но я люблю ее! – заламывая руки, взмолился сын.
– Упаси меня Господь от такой невестки! Эта девчонка – сущее наказание, помяни мое слово, она покроет позором нашу семью!
Сцена была ужасной. Отец топал ногами и обвинял всех и вся, тогда досталось не только Родриго, но и Наполеону, и его gabacho
[6], насадившим распутство на испанской земле.
Чаша терпения дона Эрнандо была переполнена, а посему он запер Марселину в ее комнате и поспешил удалить всех троих сыновей из дома. Избрал он при этом школу построже и подальше от Мадрида.
Пару недель спустя, когда страсти немного поутихли, он освободил воспитанницу из заточения и, не обращая ровно никакого внимания на пляшущих бесов в ее глазах, любезно представил ей будущего мужа. Краснолицый, коренастый, давно разменявший пятый десяток, барон Бомонт де Наварро был очарован невестой.
Весной в канун праздника Благовещения, когда Марселине исполнилось пятнадцать, в церкви Сан-Хинес состоялось пышное венчание. После свадьбы молодые уехали в имение мужа в Гранаду, а потом как будто отправились путешествовать. В какие края? Кто же их знает. В это время связь Марселины с родней прервалась, чему дон Эрнандо был несказанно рад.
История умалчивает, была ли она счастлива или несчастна в замужестве, в любом случае продлилось оно недолго. Шесть лет спустя донна Марселина вернулась в Мадрид уже во вдовьем платье. Из далекой Гранады долетали кое-какие слухи, что, мол, смерть барона была подозрительно внезапной. Но кому до этого было дело, когда вся страна жила в предчувствии гражданской войны. Король Фердинанд, поправ салический закон
[7], объявил своей наследницей новорожденную Изабеллу.
Что же до Марселины, то по окончании траура, опять при деятельном участии дядюшки, ее выдали замуж вторично за достопочтенного сеньора Манджоне, богатого негоцианта. Однако повторный ее брак тоже продлился недолго и окончился все тем же вдовьим убором. Была, впрочем, разница, и состояла она в том, что теперь эта viuda de dos maridos
[8] стала баснословно богата. С богатством все слухи умолкли, и отныне уж никто не имел над ней власти.
Поселившись во дворце покойного барона Бомонта, что находился в соседстве с домом тетушки Каталины, вдова зажила на самую широкую ногу – весело и вызывающе. Вызывающими были и ее модные парижские платья, и ее открытые экипажи, и даже прислуга. Чего стоил разряженный бантами и лентами африканский кучер, что стоял у входа с запряженным верблюдом! А тот каналья-циркач с леопардом на цепи, что сопровождал Марселину на прогулке по Prado!
[9] Даже в дни постов музыка не стихала в ее дворце, который свободно посещали мужчины. Чаще других к ней являлся старый маррано, один вид которого заставлял дона Эрнандо жалеть об отмене святой инквизиции. Марселина называла его «маэстро». Учитель! Господи, страшно представить себе эти учения! Ко всему, две недели тому назад маррано взял да и поселился у нее в доме! Это было настолько неслыханно, что с тех пор все высокородные члены семьи Монтес, боявшиеся скандала больше огня, ни одного дня не жили и ни одной ночи не спали спокойно. По Мадриду уже поползли грязные сплетни. И вот тогда, когда эта пороховая бочка уже была готова взорваться, внезапно нашлось счастливое решение.
С подачи дядюшки, разумеется. Постаревший, но не сдавший позиций дон Эрнандо пригласил племянницу для нравоучительной беседы.
– Отрадно видеть тебя в здравии и в веселом расположении духа, любезная племянница, – начал он, старательно отводя глаза от ее вызывающе глубокого декольте. – Однако ты не можешь не думать о чести семьи и…
– Ох! Я знаю наперед, что вы хотите мне сказать! Однако замуж я больше не выйду! – дерзко глядя на дядюшку, оборвала его Марселина. – Но… я готова пойти на уступки. При одном условии. Отдайте мне Эспейисмо! И тогда я уеду из Мадрида навсегда!
Услышав эти слова, дон Эрнандо едва сдержал крик радости. Надеясь удалить племянницу подальше от столицы, он совсем не ожидал, что дело решится так скоро и так легко.
Впрочем, для виду старик все же изобразил на лице сомнение:
– Я приветствую твое желание посетить, так сказать, родовое гнездо. Но, увы, нынешнее его состояние таково… и мы все, не имея должных средств на содержание поместья, принуждены наблюдать его гибельное разрушение.
