– Твоя бабушка, наверное, была очень хорошей и любящей женщиной, – произнесла Мария.
– И к тому же очень умной! – вздохнул Франко. – Что бы я только ни отдал за ее знания о вине! Она могла весной просто взглянуть на стебель виноградной лозы, чтобы понять, можно ли ожидать от него осенью хорошего урожая. Когда я был еще совсем маленький, то думал, что бабушка одним прикосновением заставляет лозу плодоносить! Mamma mia, у нее виноделие действительно было в крови!
Мария легонько пихнула его в бок.
– То же можно сказать и про тебя! Я еще не встречала человека, который бы так восторженно говорил о вине, как ты.
– Я тебе наскучил своими историями? Если да, ты только скажи. И я не буду…
– Тс-с-с! – поцеловала она его. – Я люблю твои истории. Когда я тебя слушаю, кажется, что я нахожусь в другом мире. И хотя этот мир для меня совсем чужой, он мне кажется знакомым. Эта… преемственность страсти от поколения к поколению. В моей семье тоже происходит нечто подобное! У нас – стеклодувное мастерство, у вас – виноделие, – радостно рассмеялась она. – Неудивительно, что мы так хорошо понимаем друг друга!
Франко рассмеялся вместе с ней, но в душе его чувствовалась тоска, от которой он не мог избавиться. Как бы он хотел обрести такую же легкость, с которой Мария находила сходство между ними! Но Мария лишь с новой силой напомнила Франко, как далеко он на самом деле отдалился от своей мечты. Вначале он намеревался все сделать иначе. Осталась глубокая тоска, к которой примешивалась новая надежда, и с каждым днем все больше, по мере того как он узнавал Марию. «Я и она вместе, наша любовь такая сильная, что она может сдвинуть горы», – Франко цеплялся за эту мысль. Она стала для него спасением.
Поздним вечером они сидели в одном из многочисленных ресторанчиков, и перед ними стояла громадная миска с пахнущими чесноком моллюсками. Вдруг Мария перегнулась через стол и взяла Франко за руку.
– Большое спасибо за этот чудесный день! У меня… у меня такое чувство, словно я оказалась в стране чудес, которая находится далеко-далеко от Нью-Йорка… и от всего остального мира. Она такая сказочная… – Мария беспомощно всплеснула руками. – Как я могу описать счастье словами?
– Я считал, что для тебя нет ничего удивительнее Нью-Йорка, – поддразнил он ее.
– Конечно. Но ты должен признать, что этот город довольно утомительный.
Мария бросила кусочек белого хлеба выжидающей его чайке. Франко пожал плечами.
– Для меня самое напряженное – это работа. Для радостей личной жизни у меня остается совсем немного времени, mia cara
[7].
– И надо было тебе об этом сказать? – простонала Мария. – Меня и так мучает совесть, что я в отъезде. В поисках развлечений, как сказала бы моя сестра Йоханна! Я понимаю: мне стоило бы провести хоть один вечер с Рут и Стивеном, – снова вздохнула она. – Но когда я планирую это сделать, тут же появляется Пандора или Шерлейн и предлагает что-нибудь невероятно увлекательное! И я просто не могу отказать. Мне очень нравится говорить и спорить с людьми искусства! Да чтобы я, Мария Штайнманн из Лауши, сидела в квартале богемы в Нью-Йорке и спорила об экспрессионизме, я такого себе и в самых диких мечтах представить не могла! И вот теперь сижу здесь с тобой…
В тот же миг у нее защемило сердце от сильной любви к этому мужчине.
– Обязательно нужно было упоминать меня в одном ряду со всеми этими сумасшедшими? – проворчал он. – Мне не по себе от мысли, что ты так много времени проводишь в Гринвич-Виллидж. Я волнуюсь, что с тобой может что-нибудь случиться…
– Да что со мной там может произойти? – смеясь, спросила она.
Квартал богемы очень настораживал Франко, она знала это. Там не было таких запахов и таких людей, как в Маленькой Италии или Чайна-тауне. Там на улицах звучала смесь английского, идиш, русского и немецкого; места мало, здания обветшалые. Но без особых неожиданностей. Мария постаралась успокоить друга.
– Недаром этот квартал называется деревней. Здесь все друг друга знают, поэтому там я себя чувствую комфортнее, чем в доме Рут с пустым громадным холлом и бесконечно длинными коридорами!
Когда он ничего не ответил, Мария сказала:
– Кроме того, ты ведь знаешь, почему я стараюсь находиться ближе ко всем творческим личностям… – Ее лицо опечалилось. – Ах, Франко, что же со мной случилось? Никогда в жизни я еще не была так счастлива, как теперь, почему же я не могу запечатлеть это прекрасное чувство в блокноте для рисования?!
– Только не плачь, mia cara. Я не могу видеть, как ты себя мучишь, – сказал он, перегнувшись к ней через стол. – Твои подруги таскают тебя с одной выставки на другую, словно ты курортник, которому сначала нужно вылечить голову, а только потом руки!
Мария слегка улыбнулась от такого замечания.
– Ты же не болеешь! А Пандора ведет себя так, словно тебя нужно лечить! Я до сих пор вспоминаю тот «вечер свободы слова», который она организовала для нас на прошлой неделе! Мне и сегодня неясно, какие цели она при этом преследовала.
Франко закатил глаза. Собеседники так быстро меняли темы, как горные козы прыгают с камня на камень: равноправие женщин, русская революция, Толстой, свободная любовь…
– А что ты имеешь против свободной любви? – переспросила Мария, слегка улыбнувшись.
Она нежно убрала с его лба мокрую от пота прядь. Ей не хотелось спорить с Франко.
– На позапрошлой неделе – прогулка с фотографом Гаррисоном. Я этого до сих пор не могу простить Пандоре! – сжал кулаки Франко.
– Но почему? Разве ты не считаешь любопытным когда-нибудь познакомиться с темной стороной этого города, а не наслаждаться вечно блестящим стилем модерн?
– Темной стороной города? Об этом мне не должен рассказывать пробегающий мимо фотограф! А потом… эти ужасные фотографии, которые он делает! Ты считаешь, что люди, вынужденные жить в тесноте, словно звери, желают, чтобы он их снимал? Для кого ценно такое искусство?! Он хорошо зарабатывает на несчастье этих людей.
Франко так разозлился, что вспугнул особенно наглую чайку, которая хотела опуститься на край стола.
– Это что, несет в себе художественную ценность, если ты после экскурсии по трущобам будешь видеть кошмары?
– Вид этих несчастных людей я пронесу в памяти до конца своих дней.
Мария отвернулась, не выдержав взгляда его темных глаз. Собственно, ей больше не хотелось продолжать разговор, но все же она считала, что нужно объясниться:
– Гаррисон говорит, что если были мужчины и женщины, которые построили трущобы, значит, должны найтись мужчины и женщины, которые их уберут! Я бы так хотела, чтобы это случилось когда-нибудь!
– Этот Гаррисон и все остальные стараются казаться такими важными! Каждый хочет стать таким значительным! – язвительно заметил Франко.
